Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

БУЗУРГ ИБН ШАХРИЯР

КНИГА О ЧУДЕСАХ ИНДИИ

ее земли, моря и островов, составленная Бузургом ибн Шахрияром, капитаном из Рам-Хурмуза

Рассказал мне Мухаммад ибн Бабишад, будто на острове ан-Неяне — этот остров лежит в Наружном море 147 на сто фарсахов от Фансура, — будто на ан-Неяне также живут людоеды. Они собирают человеческие черепа, и каждый гордится, если у него много таких черепов. Неянцы покупают за большие деньги слитки желтой меди и сберегают этот металл вместо золота. Желтая медь на ан-Неяне так же долговечна, как золото у нас, а золото у них совсем не имеет цены, как у нас желтая медь. Благословен Аллах, прекраснейший из творцов!

За ан-Неяном находятся три острова, называемые Барава 148. Их жители тоже пожирают людей, собирают черепа, торгуют ими и берегут их.

Мне говорили, что жители Фансура, Ламери, Калы, Каколы, Сенфина и окружающих стран занимаются людоедством, но едят они исключительно своих врагов из неприязни к ним, а не по причине голода. Человеческое мясо они нарезают ломтями, приготовляют его всевозможными способами и едят с вином как лакомство.

Когда корабли пристают к островам Ладжабалуса 149 — эти острова многочисленны и тянутся на восемьдесят фарсахов, — жители выходят к приезжим и покупают у них товары, [и товары надо передавать] из рук в руки. Если дать туземцу какой-нибудь предмет, прежде чем он даст взамен что-нибудь другое, — он [87] убегает с этой вещью, и ее невозможно вернуть обратно. Иногда на эти берега попадает мужчина или женщина

с разбитого судна; если этому путешественнику удалось спасти что-нибудь из денег или платья и если он держит это при себе, не выпуская из рук, туземцы не отбирают у него ничего, что бы он ни держал; они ничего не берут из рук человека, случайно попавшего к ним. Напротив, они поселяют его в каком-нибудь доме и кормят тем же, что едят сами. Никто из хозяев не станет есть, прежде чем не накормит своего гостя; и едят они только объедки этого чужестранца. Так продолжается, пока не причалит к ним судно. Тогда туземцы ведут гостя на корабль и говорят приехавшим: «Возьмите его от нас и дайте нам что-нибудь взамен». И приезжие волей-неволей выкупают потерпевшего крушение. Иногда на остров попадает человек умный; он прислуживает туземцам, плетет веревки и выменивает их на амбру. Таким образом он зарабатывает до приезда судов, и пребывание на острове позволяет ему кое-что собрать.

Путешественник, побывавший в Индии, рассказывал мне, что самые прекрасные драгоценности и редкие алмазы добываются в стране Кашмир. Есть там долина, расположенная между двумя горами; в ней постоянно горит огонь — днем и ночью, зимой и летом. Только беднейшие из индусов ходят туда за алмазами; никто, кроме них, не отваживается проникать в эти опасные места. Собирается отряд храбрецов и направляется к долине; там они закалывают тощих овец, режут их на части, кладут на чашку метательной машины и сбрасывают в долину, кусок за куском. Приблизиться к этому месту совершенно невозможно по нескольким причинам: во-первых, этому препятствует жар пламени, а во-вторых, около огня в огромном количестве кишат змеи и всякие другие гады, которые не замедлили бы погубить смельчака. На разбросанные по долине куски мяса слетается множество орлов; если кусок падает далеко от огня, орел хватает его и подымает вверх. Люди при виде этого следуют за птицей, куда бы она ни полетела. Иногда алмазы падают с мяса на лету, а иногда орел куда-нибудь спускается, тогда охотники находят алмазы [88] в том месте, где орел съел добычу. Если мясо падает в огонь, оно сгорает; если орел, опускаясь за этим куском мяса, подлетает слишком близко к огню, он также сгорает дотла. А иногда случается, что птица успевает схватить кусок, прежде чем он упадет на землю. Вот каким образом добываются эти алмазы; люди, собирающие их, большей частью погибают либо от змей, либо от огня. Местные цари — большие любители алмазов; они всячески стремятся их приобретать и стараются набрать побольше искателей алмазов. За такими искателями установлен строгий надзор, а причина тому — великолепие и высокая ценность этих камней.

Рассказал мне капитан Исмаилуйя:

«Когда я в триста семнадцатом году 150 плыл из Калы в Оман, мне довелось пережить столько чудесного, сколько до меня не переживал ни один капитан. По дороге из Калы мне встретилось семьдесят разбойничьих судов; я бился с ними три дня сряду, сжег большое число кораблей, перебил многих разбойников, а сам спасся. Через сорок один день после отъезда из Калы я причалил к арабскому берегу, то есть к Шихр аль-Любану 151. В качестве десятинной пошлины, наложенной на мои товары, оманский правитель взял себе шестьсот тысяч динаров. Из этой же пошлины и из других денег он сделал нашим людям щедрый подарок ценой, пожалуй, в сто тысяч динаров. И все это, не считая тех товаров, которые удалось скрыть так, что их не обнаружили и не взыскали за них пошлину. Эти три происшествия случились со мной в один переезд; никому еще не доводилось переживать по пути из Калы таких приключений, ни в одно путешествие, ни в несколько».

Рассказал мне оманский врач аль-Белуджи.

«Однажды я был в ат-Тизе 152, куда мое судно попало случайно. Мы причалили к берегу, разгрузили корабль и стали ждать попутного ветра. Однажды к нам явилась женщина высокого роста, с красивым лицом и прекрасным сложением; ее сопровождал старик, белоголовый и седобородый, слабый и худой. “Жалуюсь вам на этого старика, — обратилась к нам женщина, — он предъявляет ко мне чрезмерные требования, которые [89] я не могу удовлетворить”. Мы стали просить за нее и наконец уговорили старика, что хватит с него двух раз днем и двух раз ночью. Но через несколько дней женщина возвратилась к нам с той же жалобой. “Послушай, человек, — сказали мы старику, — дело твое удивляет нас... 153 [Расскажи нам] свою историю”.

“В таком-то году, — ответил старик, — я уехал на корабле, принадлежавшем такому-то. Судно потерпело крушение, но я спасся на рее с некоторыми из моих спутников. Мы попали на какой-то остров и оставались там несколько дней без еды, так что чуть не умерли с голоду. Однажды волны выбросили на берег дохлую рыбу. Мои товарищи отказались есть ее, так как боялись, что она чем-нибудь отравлена, но я испытывал такие страдания, что не побоялся этого. “Если я умру, то найду покой, — говорил я себе, — а если останусь в живых, то лишний раз наемся”. Поэтому я поднял рыбу, несмотря на уговоры моих товарищей, и стал пожирать ее сырой. Но едва лишь мясо попало мне в желудок, точно огонь зажегся у меня в спине и разлился горящим столбом по всему хребту. Пламя распространилось по моему телу и с тех пор не дает мне покоя. В таком состоянии я нахожусь по сей день”. А с того времени, как старик съел эту рыбу, прошло уже много лет».

Мы упоминали... 154.

Выше мы привели рассказ про Исмаилуйю ибн Ибрагима ибн Мирдаса. Мне говорили, что в триста семнадцатом году 155 он действительно приехал из Калы в Оман, но путешествие это продолжалось сорок восемь дней. В этом же году из Серендиба приехал некто Каван; это на его корабль, а не на корабль Исмаилуйи была наложена пошлина в шестьсот тысяч динаров.

Со слов этого Кавана мне передавали следующий рассказ:

«Когда я был в Ханфу, багбур, царь Китая, привел меня однажды в сад, простиравшийся на двадцать джарибов 156. Там росли нарциссы, левкои, анемоны, розы и всякие другие цветы, и я удивлялся, видя, что и зимние и летние цветы цветут одновременно в одном и том же саду. “Как тебе это нравится?” — спросил меня царь. —  [90] “Все, что я видел до сих пор чудесного и прекрасного, не может с этим сравниться”, — ответил я. — “Все, что ты видишь, — сказал царь, — все деревья и цветы сделаны из шелка”. При этих словах я присмотрелся и, действительно, увидел, что и листья и цветы сплетены, сшиты, связаны из китайского шелка. Но глядя на них, никто бы не усомнился, что это настоящие деревья и живые цветы».

В Андамане Великом 157 есть большой золотой храм. В нем находится гробница, которую особенно почитают туземцы, они и этот золотой храм возвели из благоговения к ней. Жители обоих островов ездят на поклонение к этой гробнице. Они называют ее могилой Сулеймана, сына Давида, — мир им обоим! Сулейман будто просил всемогущего и великого бога поместить его могилу в такое место, где люди нашего времени не могли бы ее найти. Аллах всевышний избрал для этого Андаман и поместил туда могилу Сулеймана. Никто из побывавших на том острове не возвращался к нам назад. Я слышал от одного путешественника, ездившего в Страны Золота, будто в Сенфине он видел человека, который когда-то попал в Андаман с другими моряками. Всех его товарищей островитяне съели; спасся только он один, и от него-то и дошел до нас этот рассказ.

Моряки неоднократно рассказывали мне о жемчужине, которую прозвали «Сиротою» за то, что она в целом мире не имеет себе подобной. Самый сведущий из рассказчиков передавал мне следующее:

«Жил в Омане честный и добродетельный человек, по имени Муслим ибн Бишр; занимался он тем, что снаряжал водолазов на ловлю жемчуга. Сначала у Муслима было кое-какое имущество, но от водолазов у него не было никакой прибыли, так что все его состояние ушло, и остался Муслим без средств, без запасов, без одежды и без всего, что можно было бы продать, если не считать ножного браслета в сто динаров, принадлежавшего его жене. “Одолжи мне этот браслет, — сказал ей ибн Бишр, — я найму водолазов, и, может быть, Аллах всевышний поможет мне”. — “Ах ты этакий! — закричала она. — Ты не оставил нам ни запасов, ни средств к жизни; мы пропали, обнищали... лучше прожить этот [91] браслет чем, потопить его в море!” Но муж уговорил ее ласовыми речами, взял браслет, продал его, нанял водолазов на все вырученные деньги и выехал с ними на ловлю. Водолазы поставили ему условием, чтобы работа их продолжалась не больше двух месяцев; на этом и порешили.

Пятьдесят девять дней водолазы ныряли за жемчужинами, но в раковинах, которые они вылавливали и открывали, ничего ценного не оказывалось. Но на шестидесятый день они нырнули во имя Иблиса 158 — да проклянет его Аллах! — и выловили раковину, из которой извлекли жемчужину большой стоимости; быть может, цена ее равнялась всему, чем владел Муслим с тех пор, как жил на свете. “Вот, — сказали водолазы, — что мы нашли для тебя во имя Иблиса, да проклянет его Аллах!”. Но Муслим взял жемчужину, раздробил ее и бросил в море. “Что ты за человек! — закричали наемники. — Ведь ты обнищал, пропал, ничего у тебя не осталось. Попадается тебе вот такая жемчужина, может быть, в тысячу динаров, и ты разбиваешь ее!” — “Слава Аллаху! — ответил Муслим. — Разве я могу пользоваться деньгами, добытыми во имя Иблиса? Я уверен, что Аллах — благословен всевышний! — не одобрит такого дела. Эта жемчужина попалась нам только потому, что Аллах всевышний хочет нас испытать. Всякий, кто услышит ее историю, убедится в том, что вера моя непоколебима; а если бы я воспользовался ею, каждый из вас, конечно, последовал бы моему примеру и нырял бы только во имя Иблиса — да проклянет его Аллах! Такой великий грех не покрыть и самым большим барышом. Клянусь Аллахом, я и за все жемчужины в море не впутался бы в такое дело. Ступайте, нырните еще раз и скажите так: “Именем Аллаха и его благословением!” Водолазы нырнули, как приказал Муслим; и прежде чем в этот день, последний из шестидесяти, была прочитана молитва на закате, им попались в руки две жемчужины: одна “Сирота”, а другая гораздо ниже ее качеством. Обе жемчужины отнесли ар-Рашиду 159. “Сироту” он купил за семьдесят тысяч дирхемов, а меньшую — за тридцать тысяч. Муслим вернулся в Оман со ста тысячами дирхемов, построил себе громадный дом, купил [92] поместье и много земли; дворец его и теперь известен в Омане».

Вот какова повесть о жемчужине «Сироте».

Рассказывал мне Юнус ибн Михран, сирафский купец, побывавший в Забедже:

«В городе, где живет махараджа 160, царь Забеджа, я видел столько больших рынков, что им и счету нет. На меняльном рынке в этом городе я насчитал восемьсот менял, кроме тех, которые рассеяны по разным другим рынкам». Вообще все, что он рассказывал об острове Забедже, о возделанных землях его, об его многочисленных городах и селах, не поддается никакому описанию.

Вот чудесная повесть, которую рассказывал мне один из наших друзей:

«Однажды я ехал на корабле из Убуллы 161 в Баян 162. По дороге на нас налетели волны и шквал; буря все усиливалась, и наконец, не сомневаясь в близкой гибели, мы скинули одежду. На корабле ехала с нами женщина с маленьким мальчиком. Сначала она сидела совершенно спокойно, а когда опасность усилилась, стала смеяться и подбрасывать ребенка на руках. У нас не было охоты ее расспрашивать, потому что сами мы отчаивались спастись. Но когда мы избежали опасности и выбрались на сушу, я сказал нашей спутнице: “Что ты за женщина! Видно, ты не боишься бога славного и великого! Ты ведь видела, что мы попали в такую беду, что не надеялись даже спастись, а ты смеялась и качала мальчика; разве ты не боялась утонуть так же как и мы?” — “Если бы вы знали мою повесть, — ответила женщина, — вы подивились бы и не стали меня бранить за терпение и беспечность в опасности”. — “Расскажи нам”, — попросили мы, и наша спутница начала так:

“Я жительница Убуллы. У родителя моего был приятель, служивший матросом на одном из тех судов, которые ходят между Оманом и Басрой. Приезжая из Омана на своем судне, он останавливался у нас, гостил несколько дней и дарил нам подарки, а когда он уезжал, мы отдаривали его, чем могли. Друг этот был порядочным человеком, и отец выдал меня за него. Года через три, не больше, отец мой скончался. “Собирайся, — сказал [93] мне муж, — я повезу тебя в Оман; там у меня мать и другие родственники”. Я поехала с ним в Оман и почти четыре года прожила в его еемье; а муж мой ездил по-прежнему между Басрой и Оманом. В Омане он и скончался через пять месяцев после рождения этого мальчика, а я жила в этом городе исключительно ради него, и по истечении законного срока 163 мне не захотелось больше там оставаться. Я объявила свекрови и всем мужниным родственникам, что хочу возвратиться в Убуллу, в родную семью. Те упрашивали меня остаться. “Мы всю жизнь будем делиться с тобой, — говорили они, — у нас никого не осталось на свете, кроме этого мальчика”. Но я не послушалась их уговоров. Перед отъездом я купила ребенку прочную бамбуковую колыбельку, сложила туда все свои и его платья, которые успела запасти, и все самое ценное из своего имущества. Все это я старательно закрыла сверху, положила ребенка и села на судно, отплывавшее в Басру.

По дороге нас застигла буря; в полночь корабль разбился, и моряки и пассажиры рассеялись в море, не видя один другого. Я уцепилась за какую-то доску и продержалась на ней до следующего утра. Наконец около полудня нас заметил хозяин проходившего мимо судна; десять человек и меня в том числе выловили из моря и взяли на корабль. Нас перевернули вниз головой, чтобы вытекла вода, которой мы наглотались в море, поили лекарством и ухаживали за нами до следующего утра, пока мы не пришли в себя. Я же совсем забыла про своего сына после всех этих ужасов, и самая мысль о нем как-то ускользнула из моего сердца. На следующий день я услышала, как хозяин судна сказал: “Посмотрите, нет ли у этой женщины мрлока, а то ребенок, которого мы нашли, наверное умрет”. — “Есть ли у тебя молоко?” — спросили меня матросы. Тогда я вспомнила про мальчика и сказала: “У меня было молоко, но после всего случившегося я не знаю, осталось ли что-нибудь”. — “Посмотри на этого ребенка, — сказали моряки, — пока он еще не умер”. И вот принесли мне совершенно нетронутую колыбель с ребенком; ее даже не открывали и ничего из нее не взяли. При виде мальчика я вскрикнула, упала навзничь и потеряла сознание. “Что [94] ты?” — спрашивали окружающие, брызгая на меня водой. Через час я очнулась и стала плакать, прижимая ребенка к груди. “Что с тобой, женщина?” — спрашивали моряки. “Этот мальчик мой сын” — ответила я. “Это твой сын? — спросил хозяин судна. — Подойди ко мне! А какие вещи лежали под ним?” И я принялась перечислять им эти предметы, а моряки вынимали вещь за вещью, как будто я только что все уложила; все присутствующие громко рыдали, славили бога и благодарили его. Вот я тонула в этом мраке и была разлучена с сыном, а бог чудесным образом нас соединил. Мне ли бояться теперь? Если Аллах назначил мне утонуть, не поможет тут осторожность”».

Рассказал мне один из купцов Сирафа: «Однажды я ехал морем из Омана в Басру. С нами находилась мансурская девушка, молодая и прекрасная лицом. Я заметил, что один из матросов, подходя к ее каюте, делал ей разные знаки, но не мог ничего добиться, потому что девушка не выходила оттуда. Около Харика 164 море переменилось, разыгралась буря, и корабль разбился. Мне удалось уцепиться за рею, где еще до меня повисло несколько человек, в их числе мансурская девушка и тот самый матрос, который приставал к ней на корабле. Он и тут стал домогаться ее любви, но девушка отталкивала его ногой и сопротивлялась ему весь день. А волны между тем то подымали, то опускали нашу рею. Наконец молодая мансурка перестала сопротивляться, и матрос изнасиловал ее на моих глазах. А мы не могли подняться, не могли уговорить его не делать этого, не имели никакой возможности помешать ему, да и не до этого нам было, когда мы погибали в морских волнах. На следующее утро оказалось, что девушка погибла: она упала с реи в море, как и большинство пытавшихся на ней спастись».

Этот купец рассказал мне также, что в Сеймуре жил один сирафец по имени Аббас ибн Махан. Человек этот был мусульманским хунарманом 165 — виднейшим лицом в городе и покровителем мусульман. Какой-то приезжий матрос, человек развратного нрава, проходил однажды по Сеймуру. По дороге он увидел идола, изображавшего дивно-прекрасную девушку. Матрос улучил [95] мгновение, когда на него никто не смотрел, подошел к статуе и поместился между ее бедрами. Но вдруг мимо него прошел один из служителей храма; моряк испугался и отошел. Служитель понял, в чем дело, подошел к статуе и, увидев жидкость между ее бедрами, потащил иностранца к сеймурскому царю, которому и рассказал o случившемся. Матрос сознался в своем проступке. «Как вы думаете с ним поступить?» — спросил царь своих приближенных. — «Бросить его на растерзание слонам», — сказал один. — «Разрезать на куски», — отозвался другой. — «Это невозможно, — ответил царь, — преступник из арабов, а с арабами у нас договор. Но пусть кто-нибудь из вас пойдет к мусульманскому хунарману Аббасу ибн Махану и спросит его: “К чему вы присуждаете человека, когда его находят с женщиной в мечети?” Посмотрите, что он скажет, и поступите соответственно». Так и сделали. Один из везиров пошел к Аббасу ибн Махану и спросил его, а хунарман, желая возвеличить ислам ответил ему: “Человека, застигнутого в таком положении, у нас убивают”. Тогда виновного казнили.

Когда Аббас узнал обо всей этой истории, он ушел из Сеймура тайком от царя, так как боялся, что его задержат ввиду почетного положения и высокой должности.

Вот что рассказал мне сирафец Дарбезин, шурин Убейдаллаха ибн Айюба (а Убейдаллах приходился дядей судье Абдаллаху ибн Фадлу):

«Однажды, когда я находился в Ханфу — столице Китая Великого, населению объявили, что один из вельмож багбура вернулся из чужих стран и завтра въезжает в город. На следующий день люди расселясь вдоль проезжей дороги, чтобы посмотреть на вельможу. Приближенные его начали появляться с самого восхода солнца и въезжали до тех пор, пока оно не склонилось к закату; за ними приехал сам вельможа в сопровождении ста тысяч всадников».

Любопытный рассказ передал мне Аббас ибн Махан, хунарман Сеймура, со слов одного купца.

Этот купец отправил судно в Оман из Сендана или Сеймура, наверное я не помню. Перед отплытием судна [96] он дал своему доверенному на корабле длинный саджевый 166 брус, отмеченный его собственным знаком; он поручил доверенному продать этот брус и дал список дешевых товаров, которые следовало купить на вырученные деньги.

«Спустя два месяца или больше того после отплытия судна я сидел однажды у себя дома, как вдруг мне пришли сказать, что в бухту приплыл длинный деревянный брус, отмеченный моим именем. Я выбежал на пристань вне себя от беспокойства и при первом же взгляде узнал свой саджевый брус. После этого я не сомневался, что корабль мой потерпел крушение на море: этот брус был очень длинен и лежал под другими бревнами, и выбросить его во время бури вместе с прочими товарами было совершенно невозможно. Словом, я не сомневался в гибели своего судна. Люди приходили ко мне изъявлять сочувствие, а я старался перенести потерю моего корабля и всего моего имущества как можно спокойнее. С моря не приходило никаких известий. Это еще больше уверило меня в крушении корабля, и я вернулся к прежним занятиям. Но месяца через два, не больше, мне вдруг принесли радостную весть: мой корабль показался у берега. Я поспешил на пристань — и вижу, что судно уже подплывает к городу; потом с него сошел мои доверенный и приблизился ко мне. Когда я спросил, какие новости он привез, он ответил, что все живы и здоровы. Я спросил, не пропало ли у них что-нибудь, не бросили ли они чего-нибудь в море. “Ни зубочистки”, — ответил доверенный. Я горячо благодарил Аллаха, но все же спросил: “Что ты сделал с таким-то брусом?” — “Я продал его больше чем за тридцать динаров, — ответил доверенный, — и купил все, что следовало, на вырученные деньги”. Мое удивление росло все больше и больше. Между тем приказчик рассчитался со мной и дал мне также отчет о цене проданного бруса. Но я настаивал: “Ты должен сказать мне правду относительно этого бруса!” Наконец доверенный сказал:

“Когда мы приехали в Оман и выгрузили товары на берег, на море разыгралась сильная буря. Море уносило наши бревна, а волны изрыли все побережье и часть бревен, по воле Аллаха, покрыли песком. На следующий [97] день я собрал людей и стал разыскивать товары; нам удалось все найти, кроме этого длинного бруса. Я подумал, что, быть может, песок поднялся и покрыл его, и нанял работников, чтобы откопать его на берегу, но ровно ничего не добился”». Оказывается, волны унесли этот брус и вернули его хозяину.

Из всех подобных рассказов, которые мне приходилось слышать, это один из самых замечательных.

В триста сорок втором году 167 корабль одного басрского купца отправился из Омана в Джидду. Где-то около Шихр аль-Любана его настигла буря. Матросы выбросили в море часть груза, между прочим пять тюков очищенного хлопка, и судно уцелело. Случайно в том же году другой корабль этого же хозяина вышел из Басры в Аден и Галафику. Приблизительно там же, около Шихр аль-Любана, оторвалась привязанная за кормой лодка, и волны унесли ее. Матросы сели в Другую и отправились на поиски пропавшей лодки. Она оказалась возле берега в том месте, где море образовало нечто вроде маленькой бухты. Матросы въехали туда и вдруг увидели на берегу пять тюков очищенного хлопка с пометками владельца корабля. Матросы погрузили тюки на лодку, да ниспошлет им Аллах благополучие! Сперва они думали, что эти тюки с корабля, потерпевшего крушение, и только впоследствии узнали все подробности о том, как этот хлопок был выброшен с первого корабля.

Рассказал мне человек, достойный доверия, что где-то в Индии он видел двух людей... 168 из них мы остались. Каждый из них вырыл себе яму, встал в нее, наполнил ее сухим навозом и зажег этот навоз. Между собой они положили-нарды, играли, жевали бетель и пели. Они ничем не обнаружили своих страданий и даже не изменились в лице, а огонь сжигал их снизу. Когда пламя дошло до сердца, они умерли. Мой собеседник не помнил, говорил ли ему рассказчик, что они погибли в тот же день или просидели за игрой до следующего дня и лишь тогда умерли.

Абд аль-Вахид ибн Абдар-Рахман аль-Фасавий, он же племянник по брату Абу Хатима аль-Фасавия, много лет плававший по морям, рассказал мне, что индусы [98] зачесывают волосы кверху, наподобие клобуков, и употребляют прямые мечи. Однажды между двумя индусскими племенами вспыхнула война, и одно племя победило другое. Победители поставили побежденным такое условие: «Мы не пощадим вас, если вы не склоните своих волос перед нашими волосами и не согнете своих мечей перед нашими мечами». И побежденные принуждены были опустить волосы и скривить мечи; получились так называемые каратили 169. Обычай этот держится до сих пор между теми двумя племенами.

Али ибн Мухаммад ибн Сахл, известный под именем Сурура, человек, посетивший Татба и Дабабид 170, рассказал мне, что дома в Дабабиде построены над самой водой, а жители все, от мала до велика, больны куриной слепотой, так как едят в огромном количестве гейламов (гейлам — это самец черепахи). От каждого жилища тянется веревка, одним концом привязанная к дому, а другим — к колу, воткнутому у самой воды. Когда солнце начинает желтеть, спускаясь к закату, жители перестают видеть. Если дабабидцу в это время нужно выйти из дому, он опускается к воде по веревке, исполняет свою нужду, омывается и возвращается обратно. Так продолжается до следующего утра, пока солнце не подымется высоко и не засияет день. Иногда какой-нибудь шутник из приезжих привязывает веревку одного жителя к дому другого. Дабабидец, возвращаясь с берега, попадает в чужое жилище и начинает браниться с хозяином. «Это ты нарочно влез ко мне», — сердится тот.

Передавали мне рассказ путешественника Абу Тахира аль-Багдади:

«Я посетил Забедж. На этом острове есть город, называемый Музафавидом 171, где в огромном количестве имеется амбра. Но если кто-нибудь увозит эту амбру из города на своем судне, он непременно возвращается обратно в город. Жители ухищряются продавать этот товар за ничтожную цену иностранцам и людям, не знающим свойство местной амбры». Абу Тахир также тайком от хозяина снес на корабль небольшое количество амбры; по дороге подул противный ветер, и это судно возвратилось в город. [99]

Рассказал мне Иезид аль-Умани — один из капитанов, плававших в Страну Зинджей:

«В Стране Зинджей я видел долину, лежащую между двумя большими горами. В ней заметны следы огня: всюду валяются истлевшие кости и обугленная кожа. Я расспрашивал о причине этого, и мне сказали, что в определенное время года по этой долине движется огонь. Пламя иногда появляется в момент, когда в долине пасутся овцы и другой скот; если хозяева и пастухи не заметят огня вовремя, все стада сгорают. Это пламя течет по долине целыми днями».

В Индии много грабителей. Их шайки идут из города в город, издеваясь над богатыми купцами как индусскими, так и чужеземными. Грабители хватают купца на рынке, на дороге или дома, направляют свои ножи прямо ему в лицо и требуют: «Дай нам то-то и то-то, а если нет — убьем тебя». Если кто-нибудь пытается им мешать, они убивают его, будь это сам султан; им дела нет до того, что их самих после этого убьют. Иногда они собственноручно лишают себя жизни — она для них ничего не стоит. Поэтому, когда разбойники хватают свою жертву, никто не говорит ни слова и не препятствует им, боясь за собственную жизнь. Несчастный идет за ними и останавливается там, где ему прикажут: на рынке, дома, у себя в лавке или в саду. Там он собирает деньги и вещи, которые с него требуют, а грабители тем временем едят и пьют, не вкладывая ножей в ножны. Собрав требуемую сумму, купец еще нанимает им носильщика; его самого разбойники окружают и ведут с собой, пока не придут в безопасное место; тут они забирают его товар и деньги и отпускают купца.

Вот что рассказал мне Мухаммад ибн Муслим ас-Сирафи — он прожил в Тане 172 двадцать лет с лишком, посетил большинство индийских земель и прекрасно изучил обычаи и нравы туземцев:

«Однажды двенадцать разбойников пришли в Сеймур или в Тану. Там они захватили в плен одного индусского купца, отец которого владел большим состоянием. Они предполагали, что старик сильно любит своего сына, так как он не имел других детей. Разбойники держали этого купца в собственном его доме и требовали выкупа [100] приблизительно в десять тысяч динаров, что составляло лишь часть богатства его отца. Купец известил старика о своем несчастье, просил выручить его и избавить от разбойников. Отец отправился на место и вступил с разбойниками в переговоры, упрашивая их взять тысячу динаров или около этой суммы, но те ничего не хотели уступить из назначенного выкупа и отказывались взять меньше десяти тысяч. Когда старик убедился, что с ними ничего не поделаешь, он пошел к царю и рассказал о случившемся. “Это невыносимо! — жаловался он, — если этих людей не накажут, никому у нас житья не будет”. — “Что же нам делать, — ответил царь, — если мы долго будем рассуждать, они убьют твоего сына”. — “Как же быть?” — спросил старик. — “Мне легко покончить с ними, — продолжал царь, — но я боюсь, что они убьют твоего единственного сына”. — “Мне дела нет до этого, — ответил отец. — Воры требуют громадных денег; я не согласен разоряться, чтобы выручить сына. Лучше завалим двери этого дома дровами и подожжем”. — “Но ведь сын твой сгорит, — ответил царь, — и родственники твои также”. — “Пусть горят! — сказал старик. — Я скорее перенесу их смерть, чем потерю своего состояния”. Тогда царь распорядился, чтобы дом этот заперли и подожгли; я все, кто там находился: и разбойники, и сын, и родственники, — все сгорели вместе с домом».

Говорят, что в Верхней Индии до сих пор существует обычай сжигать стариков и старух.

Согласно обычаю царей Забеджа и Стран Золота ни мусульмане, ни другие иностранцы, кто бы они ни были, ни собственные их подданные не смеют сидеть перед ними иначе, как скрестив ноги, в позе, называемой «берсила». Кто же вытягивает ноги или садится как-нибудь по-другому, подвергается тяжелому штрафу, смотря по его состоянию.

Случилось раз, что у одного из местных царей, по имени Шри Ната Кала, сидел капитан Джахуд Кута, старик преклонных лет, почтенный и уважаемый всеми. Он уже долго сидел перед царем, а Шри Ната Кала все не вставал и не прекращал беседы. Вдруг Джахуд Кута прервал начатый разговор и заговорил о канаде. «У нас в Омане, — сказал он вдруг, — есть рыба, называющаяся [101] канадом; некоторые из этих рыб такие, — ом вытянул ногу и указал на середину своего бедра, — а некоторые вот такие», — при этом он вытянул другую ногу и взялся за пояс. Царь сказал тогда своему везиру: «Верно, у этого человека какая-нибудь задняя мысль; мы беседовали об одном, а он вдруг заговорил о рыбах. Какая тут причина?» — «О царь! — ответил везир. — Этот шейх стар и слаб, он не мог больше сидеть в таком положении и употребил эту хитрость с единственной целью отдохнуть». — «В таком случае, — сказал царь, — нужно упразднить этот обычай для приезжих мусульман». Так он и сделал, и по сей день мусульмане сидят перед царем, как пожелают, а все остальные — исключительно в позе «берсила», а если сядут как-нибудь иначе, на них налагается штраф.

Я уже упоминал в одном из предыдущих рассказов об индийских монахах и отшельниках. Они бывают различных толков; представители одного из этих толков — бикуры — происходят из Серендиба. Бикуры очень любят мусульман и относятся к ним весьма благосклонно. Летом они ходят голыми и босыми и ничем не прикрываются, а некоторые из них прикрывают свои срамные места тряпкой пальца в четыре шириной, которую подвязывают к середине пояса. Зимой они носят травяные циновки; иные из них надевают плащ, покрытый разноцветными заплатами, чтобы привлечь внимание. Они пачкают себе тело пеплом от костей сожженных при погребении мертвецов-индусов, бреют голову и выщипывают бороду и усы, но не бреют волос лобка и подмышечных волос. Большинство обрезает ногти. Каждый отшельник имеет при себе человеческий череп; из него он ест и пьет из смирения и в назидание самому себе Когда жители Серендиба и окружающих земель узнали о появлении пророка, — да благословит его Аллах и да приветствует его! 173 — они послали к нему одного из своих соплеменников, человека смышленого; последний должен был разыскать Мухаммада, узнать, кто он такой и к чему призывает. Но человек этот задержался в пути и прибыл в Медину только после кончины божьего посланника; скончался также Абу Бакр 174 — да будет Аллах доволен им! На их месте индус застал Омара [102] ибн аль-Хаттаба 175 — да будет Аллах доволен им! Он расспросил халифа о пророке, и тот все объяснил а растолковал ему. На обратном пути посланный скончался где-то в области Мекрана 176. Слуга индус, сопровождавший его, возвратился в Серенднб и рассказал все, что узнал о Мухаммаде и Абу Бакре; рассказал он также, что они видели сподвижника пророка, Омара ибн аль-Хаттаба. Слуга описал смирение халифа, как он ходит в заплатанном платье и проводит ночи в мечетях. И смирение отшельников имеет своей причиной рассказ слуги: они носят заплатанную одежду в память об одежде Омара и любят они мусульман тоже в память о нем, ибо запал им в сердце рассказ этого слуги об Омаре.

По законам индусов вино запрещено мужчинам и дозволено женщинам; некоторые из индусов пьют его тайком.

Все знают об индусских волшебниках и предсказателях. В этом сборнике мне уже приходилось упоминать о них. Рассказывал мне Абу Юсуф ибн Муслим: «Вот что рассказал мне в Сеймуре Абу Бакр аль-Фасавий со слов Мусы ас-Синдабури:

“Однажды я был в гостях у правителя Синдабура. Вдруг во время разговора хозяин засмеялся и спросил меня: “Знаешь ли ты, почему я смеюсь?” — “Нет”, — ответил я. — “На стене сидит ящерица, — пояснил правитель, — и она только что сказала, что к нам приедет чужеземный гость”. Я удивился глупости хозяина и, просидев с ним около часу, собрался уходить. “Не уходи, — сказал правитель, — пока не увидишь, чем это кончится”. Мы продолжали беседовать, как вдруг один из его слуг вошел и доложил ему: “В бухту прибыл корабль из Омана”. Через час носильщики внесли корзины, наполненные разной утварью, тканями и [сосудами] с розовой водой. Когда открыли одну из корзин с розовой водой, из нее выскочила большая ящерица. Она быстро взобралась на стену к первой ящерице, и вместо одной стало их две. И все это было на моих глазах”».

Этот правитель, по словам рассказчика, заворожил крокодилов в бухте Синдабура, так что они до нынешнего дня совершенно безвредны. Теперь они в серирской бухте никому не вредят, а прежде, стоило человеку подойти [103] к воде — его тотчас же хватал крокодил: в заливе было невероятное количество этих чудовищ. Однажды какой-то приезжий индус сказал серирскому царю: “Я заворожу всех крокодилов в бухте так, что они никому больше не повредят!” — “Сделай это! — обрадовался царь. — Я так-то и так-то награжу тебя”. Но заклинатель сбежал, и его не могли больше найти.

Долгое время спустя в Сериру приехал другой человек, искусный в заклинаниях, заговорах и волшебстве. В Серире он встретил друга и сказал ему: “Я покажу тебе изумительную вещь”. Тот согласился. Волшебник сел на берегу залива, произнес заклинание и сказал приятелю: “Если пожелаешь, можешь войти в воду, крокодилы не тронут тебя, а если хочешь — заставь войти кого-нибудь другого; наконец, если желаешь, я и сам пойду”. — “Полезай сам!” — попросил друг. Заклинатель вошел в воду, за ним приятель, за ними кто-то другой. Крокодилы плавали вокруг и не трогали их. Когда они вышли на берег, волшебник сказал: “Хочешь, я сниму с них заклятие”. — “Снимай!” — ответил друг. После этого в воду бросили собаку, и крокодилы разорвали ее на части.

Когда царь узнал об этом, он призвал волшебника и начал его расспрашивать; тот подтвердил, что о нем рассказывали. Тогда царь верхом отправился к заливу и привез с собой двух человек, приговоренных к смерти. Царь попросил волшебника произнести заклинание, а потом заставил одного из преступников спуститься в воду. Крокодилы плыли вокруг него, не причиняя ему никакого зла, когда же волшебник, по просьбе царя, освободил зверей от заклятия, они разорвали преступника на части. “Ты прекрасно все исполнил, — сказал царь, — необходимо тебя наградить”. Он дал волшебнику почетную одежду, одарил его и осыпал обещаниями. На следующий день царь попросил волшебника повторить вчерашний опыт. “Хорошо”, — ответил тот. Тогда царь позвал одного из своих слуг, превосходившего всех остальных силой и храбростью. “Когда я подам тебе знак, — сказал царь, — отруби тотчас же голову этому индусскому волшебнику”. Когда приехали к заливу, кудесник произнес заговор, и в воду бросили другого [104] осужденного — крокодилы плавали вокруг и не причиняли ему вреда. Преступник стал переплывать с места на место, так что во всем заливе не осталось уголка, где бы не побывал этот разбойник, а крокодилы все не трогали его. Когда царь убедился, что бухта вся заколдована, он подал знак своему слуге, и тот немедленно отрубил кудеснику голову. С этих пор крокодилы в серирской бухте совершенно безвредны.

Воровство в Индии считается важным проступком. Если провинится индус неимущий и низкого происхождения, царь приказывает его казнить; если же вор — человек со средствами, его имущество конфискуется целиком или на него налагается крупный штраф, Штрафу также подлежит человек, сознательно купивший краденую вещь. Вообще у них за воровство полагается смертная казнь, но если в Индии проворуется мусульманин, дело его передается мусульманскому хунарману, который и поступает с ним по законам ислама. Хунарман имеет приблизительно те же обязанности, что и судья в странах ислама, и должность эту может исполнять только мусульманин.

Рашид аль-Гулам ибн Бабишад рассказал мне следующее:

«В триста пятом году 177 в месяце зу-ль-када 178 я ехал на утлой лодчонке из Сирафа в Басру. У берегов Рас-аль-Камила 179 нас застигла буря; часть груза мы выбросили за борт. Море так высоко вздымалось, что мне казалось, будто вся наша лодка покрыта тенями от волн, которые, спадая, разбивались о нашу корму. То и дело, когда волны погружали нас во мрак, я терял небо из виду, ибо волны становились между нами и небом и заслоняли его от нас».

Он рассказал мне также, что самые именитые индийские купцы, люди военного сословия и другие важные лица, а также знатнейшие из индийских женщин будь то сама любимица царя, подбирают навоз коров и буйволов везде, где находят его. Если есть кому его нести — они берут находку сразу, а если нет — делают знак, показывающий, что этот навоз стал чужой собственностью, и забирают его потом. Индусы едят мертвечину: убивают птицу и скот бескровно 180 ударами по голове, а [105] потом едят. Говорят, один из вельмож Сеймура или Субары нашел на дороге мертвую крысу. Он собственноручно поднял ее, передал слуге или сыну, велел отнести домой, а потом съел. Крыса у них считается самым лакомым блюдом.

Говорили мне про одного китайского царя — но это не более чем россказни, — будто есть у него огромный пруд, куда вода стекает из источника, лежащего на фарсах выше. Потом в водоеме открывают отверстие, и вся вода выливается, так что он становится пустым. Если царь хо.чет снова наполнить пруд, он приказывает открыть отверстие, из которого поступает вода. В воду бросают жемчужины, и она стекает в пруд светлая и чистая, пока весь водоем не наполнится жемчугом. Когда вода начинает переливаться через край, ей опять преграждают доступ, и жемчужины остаются на дне в виде камешков.

Мне уже случалось приводить в этом сборнике замечательные рассказы о Дибаджат ад-Думе 181. Первый из этих островов лежит около Дибаджат аль-Кастаджа 182, а последний — приблизительно на той же широте, что и острова Вак-Вак. Говорят, число этих островов доходит до тридцати тысяч, но купцы передают, что населены из них всего двенадцать тысяч. Длиною каждый остров от полфарсаха до десяти фарсахов; отстоят они друг от друга на фарсах или меньше. Все эти острова песчаные.

Один путешественник рассказывал мне, будто он видел в Индии ученых слонов, исполняющих поручения своих хозяев. Слону дается мешок, чтобы сложить в него покупки, туда же кладутся вада 183 — это местная монета, — список нужных предметов, каковы бы они ни были, и по образчику каждого требуемого товара. Слон идет к зеленщику. Увидев его, лавочник бросает все дела и оставляет всех своих покупателей, кто бы они ни были. Затем он вынимает деньги из мешка, пересчитывает их, просматривает список требуемых предметов и отпускает слону лучшее, что у него есть из этих товаров за самую низкую плату. Если слон просит прибавки, зеленщик прибавляет ему; если продавец ошибается в счете денег, животное смешивает их своим хоботом, так что считать приходится снова. Когда слон [106] приходит домой со своими покупками, хозяин иногда остается недоволен количеством покупок и бьет его. Тогда животное возвращается в лавку и все переворачивает вверх дном, пока продавец не прибавит ему товаров или не вернет денег. Такой ученый слон и метет, и поливает, а также толчет рис, держа в хоботе пест: человек принесет ему риса, а он размельчает его. Кроме того, такой слон черпает воду, при этом ведро он носит на веревке, в которую продевает хобот. Вообще он исполняет всякую работу. Хозяин пользуется нм для далеких путешествий. Выезжает на нем в поле мальчик, животное передает ему стебли и листья, которые срывает хоботом, седок собирает их в мешок и привозит домой, а потом они служат пищей для этого же слона. Слон, дрессированный таким образом, стоит больших денег, говорят, до десяти тысяч дирхемов.

Один купец рассказывал мне о знаменитой морской катастрофе, память о которой сохранилась до наших дней:

«В триста шестом году 184, — говорил рассказчик, — я выехал морем из Сирафа в Сеймур. Нас сопровождало судно Себы и другое, принадлежавшее Абдаллаху ибн аль-Джунейду. Все три корабля были очень велики и пользовались Известностью; ими управляли знаменитые капитаны, стяжавшие на море почет и славу. На этих судах ехало всего тысяча двести человек матросов, капитанов, купцов и всяких других людей, а товаров и разных богатств было такое множество, что всю их стоимость и сосчитать невозможно. На одиннадцатый день плавания мы увидели вершины гор, а затем показались берега Сендана, Таны и Сеймура. Нам не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь так скоро проплыл этот путь. Мы ликовали, поздравляли друг друга с благополучным прибытием и готовились на следующее утро пристать к земле. Но с гор внезапно налетел такой сильный вихрь, что мы не могли справиться с парусами, а потом разыгралась буря с дождем, громом и молнией. “Бросим товары в море!” — сказали капитаны и матросы, но капитан Ахмад не допустил этого. “Ничего не будет брошено, — сказал он, — пока я еще в состоянии что-нибудь сделать и имею хоть малейшую возможность [107] избежать гибели”. Люди спустились в трюм, чтобы с обоих бортов выкачивать воду. Два других судна были точно в таком же положении: на каждом судне выжидали, как поступят на другом — выбросят свои товары за борт или оставят их. Наконец купцы раскричались на Ахмада: “Мы погибаем! — вопили они. — Брось товары, ты не ответствен за них!” — “Ничего я не брошу!” — ответил Ахмад. В течение пяти дней наше положение все ухудшалось; на шестой, когда корабль чуть было не пошел ко дну, Ахмад велел выбросить груз. Но люди не могли исполнить приказа, потому что кувшины и тюки отяжелели от дождя, и то, что весило пятьсот мин, стало весить полторы тысячи. Нельзя было терять ни минуты; лодку спустили на воду, и в ней поместилось тридцать три человека. Ахмада также позвали в лодку, но он ответил: “Я не уйду с моего корабля: он безопаснее, чем ваш челнок. А если судно погибнет, погибну с ним и я: мне и спасение не в радость после потери моего состояния”.

Пять дней, — продолжал рассказчик, — мы просидели в лодке без пищи и без питья. Мы уже потеряли способность говорить от голода, жажды и всех испытанных на море мучений. Лодку бросало во все стороны по воле волн и ветра, и не знали мы, на воде она или под водой. Озверев от голода и страданий, мы стали показывать друг другу знаками, что нужно кого-нибудь съесть. С нами в лодке был упитанный подросток, еще не достигший зрелости, сын одного из людей, оставшихся на судне; его-то мы и решили съесть. Мальчик понял наши намерения; я видел, как он глядел на небо и украдкой шевелил глазами и губами. Но не прошло и часа, как мы увидели очертания земли; и вскоре перед нами показалась суша. Лодка села на мель, опрокинулась и наполнилась водой, но у нас не хватило сил ни встать, ни двинуться с места. В лодку влезли два каких-то человека и спросили, откуда мы. Мы ответили: “С корабля такого-то хозяина”. Тогда пришедшие взяли нас за руки и вывели на берег, и мы тут же упали навзничь, точно мертвецы. Один из наших спасителей поспешно удалился, а другого я спросил: “Где мы находимся?”. — “Дым, который ты видишь вдали, поднимается над ат-Тизом, —  [108] ответил он. — Товарищ мой пошел в селение, там у нас и провизия, и вода, и одежда”. После этого нас отвели в поселок. Все, находившиеся на этих кораблях, погибли; спаслись только те, которые уехали в лодке. В числе погибших был капитан Ахмад, имя которого осталось известным. Гибель этого судна с его грузом способствовала расстройству дел Сирафа и Сеймура: ведь вместе с кораблем пропали величайшие богатства, погибли именитейшие капитаны и купцы».

Удивительную историю рассказал мне один моряк, долгие годы проживавший в Индии и в других далеких странах. Люди, побывавшие в Индии, не раз говорили ему, будто в Верхнем Кашмире, в местности Тарнарайин 185, есть долина, покрытая рощами и садами, и вода в ней проточная. Джинны 186 имеют там свой рынок: слышно, как они кричат, продавая и покупая, а тела их не видны. В тех краях уж давно известно об этом месте. «Не слыхал ли ты, что этот рынок постоянный или временный?», — спросил я своего собеседника. — «Я не спрашивал об этом», — ответил он.

Путешественник, ездивший в Китай, рассказывал мне о различных камнях, которые он видел там: один из них притягивает свинец даже через стенки опрокинутой миски; если его положить под роженицу, он облегчает ей роды. Там же имеется камень, притягивающий желтую медь, и другой, притягивающий золото, и всем известный магнит, притягивающий железо. Один из местных камней тушит огонь, и внутри его движется другой камень. Тот же путешественник рассказывал мне, будто в Серендибских заливах он видел камень, из которого, когда его разбили, выполз червяк. Он прополз десять локтей и тут же околел; голова и хвост червяка были покрыты пухом, как у цыпленка.

А вот еще одно чудо: в Йемене стоит гора; с вершины ее каплет вода, падает на землю, сгущается и превращается в йеменские квасцы.

Люди, видевшие дерево любан, называемое также кундур 187, рассказывали мне, что оно растет в долинах и речных руслах и не имеет семян. Величина этого дерева всегда одна и та же; владельцы его никогда не видели, чтобы оно менялось в росте, деревья этой породы [109] отличаются друг от друга только красотой. Растут они исключительно на той земле, что между границей Хасика и границей Хариджа 188, приблизительно на протяжении ста пятидесяти фарсахов.

Рассказывал мне путешественник, побывавший в Индии, будто он видел в Анкийя 189 в области Манкира — это столица Стран Золота — большое дерево с толстым стволом, похожее на ореховое. На этом дереве растут красные розы, на которых написано белыми буквами: «Нет божества, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник его».

Есть остров на Сенфском море 190; почва его имеет ту особенность, что попадающие на нее раки превращаются в камень. Этот камень известен в Ираке, куда он вывозится, да и во всем мире; он употребляется как средство против глазных бельм и у лекарей называется «речным раком».

Рассказывал мне какой-то человек, будто где-то в Будже 191 бьет многоводный ключ. Над ним на четырех золотых статуях держится большой топаз, и при восходе солнца весь источник зеленеет от его отблесков. Один из соседних царей по имени Абар напал на жителей Буджи, чтобы завоевать их страну и захватить топаз, но с ними невозможно справиться; подобные нападения повторялись не раз, но жители Буджи всегда одерживали верх. Один из местных царей вздумал забрать топаз себе, но ему помешало какое-то несчастье или что-то в этом роде.

Один из наших друзей рассказывал мне, будто в стране Серендибских заливов есть большая птица, выводящая птенцов на берегу моря. Пока она выводит их, ветры перестают дуть в течение четырнадцати дней.

Рассказал мне Мухаммад аль-Умани:

«В одном из городов Индии — Бернине 192 — я видел молодого индуса, с которого царь приказал содрать кожу за воровство или за какой-то другой проступок. Юноша при этом пел и разговаривал и не испустил ни единого стона, пока не дошли до его пупа, а когда перерезали пуп, он тут же умер».

Тот же рассказчик сообщил мне, что на одном из островов Вак-Вак есть птица, окрашенная в красный, [110] белый, зеленый и синий цвет, как дятел, а величиной с большого голубя; называют ее самандалем. Эта птица не сгорает в огне и может жить целые дни, питаясь одной землей. Высиживая яйца, она ничего не пьет, пока не вылупятся птенцы, потом несколько дней не приближается к ним, оставляя их на съедение мухам и блохам. Когда птенцы постепенно оперятся и начнут самостоятельно двигаться, самандаль принимается их кормить.

Тот же человек сообщил мне, что на одном из островов Вак-Вак есть животное, похожее на зайца; и самцы его и самки способны временно менять свой пол. Какой-то индус говорил моему собеседнику, будто жители Серендиба рассказывают то же самое, а я не знаю, что об этом и думать. Говорят, что и зайцы обладают тем же свойством. По-моему, это невозможно, а впрочем, Аллах лучше знает.

Рассказал мне путешественник, побывавший на море, будто в Софале зинджей он видел зверька; величиной он с ящерицу и видом и цветом напоминает ее. И у самца и у самки этого зверька по два половых органа. Укус его неизлечим, потому что после него остается рана, которая никогда не затягивается и не заживает. Чаще всего это животное попадается в полях, засеянных дуррой и сахарным тростником. Но самый ужасный вред причиняют местным жителям змеи и ехидны. Они неожиданно прыгают в лицо прохожему, и если их соберется три или четыре, разрывают его на куски.

Рассказал мне Джафар ибн Рашид, известный под именем Ибн Лакиса, один из знаменитых капитанов Стран Золота, будто в сеймурскую бухту приплыла однажды змея и проглотила там большого крокодила. Когда весть об этом дошла до сеймурского правителя, он послал охотников изловить чудовище. Больше трех тысяч человек собралось для охоты на эту змею; наконец удалось накинуть ей петлю на шею и поймать. Укротители вырвали у чудовища зубы и связали его веревками. Рана тянулась от пасти до уха змеи; длина ее тела оказалась в сорок локтей. Люди понесли змею на плечах — а весила она тысячу ратлей. Все это произошло в триста сороковом году 193. [111]

Многие рассказывали про одного купца, который торговал на островах Вак-Вак и описал величину этих островов и расположенных на них городов. Словом «величина» я не хочу сказать, что эти города обширны, но население их многочисленно. Некоторые из тамошних жителей похожи на турок. Обитатели островов Вак-Вак самые искусные ремесленники, которых когда-либо создавал Аллах, они искусны во всех отраслях ремесла, а впрочем, это лживый и хитрый народ, полный коварства и обмана. Все, за что они ни берутся, удается им с легкостью.

Ибн Лакис рассказывал мне поразительные вещи о народе Вак-Вак.

В триста тридцать четвертом году 194 около тысячи вак-вакских лодок подъехало к Канбалу. Пришельцы упорно воевали с жителями, но не могли их одолеть, так как Канбалу сильно укреплен круг***ом, а снаружи окружен морским заливом, — таким образом к искусственной крепости присоединяется естественная. Некоторые из туземцев, попав к осаждавшим, спрашивали их, почему они пришли именно сюда, а не в какую-нибудь другую страну. Завоеватели отвечали, что приехали исключительно ради местных товаров, которые высоко ценятся у них и в Китае, как то: черепаховая и слоновая кость, тигровые шкуры и амбра; кроме того, они хотели захватить рабов, так как те сильны и выносливы в труде. Путешествие вак-вакцев продолжалось целый год. По дороге они разграбили острова, отстоящие от Канбалу на шесть дней пути, и завладели многочисленными городами и поселками в Софале зинджей, не говоря уже про тех, об участии которых нам неизвестно. Если верны слова этих людей относительно того, что их путешествие продолжалось целый год, значит Ибн Лакис прав, когда утверждает, что острова Вак-Вак лежат где-то в море, против Китая, — но Аллах знает лучше.

Мне уже приходилось упоминать о Серире, которая лежит на самом краю острова Ламери. Между Серирой и Калой расстояние в сто двадцать замов — а впрочем, Аллах лучше знает. Я слышал, что Серирская бухта вдается в остров на пятьдесят фарсахов. Она напоминает реку, значительно более широкую, чем Тигр около [112] Басры. Вода там пресная, как и вода Тигра около Басры. Это самая длинная бухта на всем острове; прилив чувствуется в ней каждые двенадцать часов. Там живут крокодилы, но те из них, что ютятся между домами, не приносят вреда, ибо они заворожены, как мы уже упоминали; однако никто не смеет выйти за пределы пространства, занятого домами, из-за остальных крокодилов. Часть серирских домов стоит на суше, но большинство из них построено на воде и держится на плотах из скрепленных между собой бревен. В таком виде жилища могут сохраняться до бесконечности, а строят их так из страха перед огнем. Действительно, пожары в этой местности случаются очень часто, ведь постройки там из дерева, и достаточно ничтожной искры, чтобы загорелся весь поселок. Дома поставлены на воду из предосторожности: если по соседству случится пожар, каждый житель может отрезать якорь своего жилища и переправиться в другое место, убежав от огня; если кто-нибудь из туземцев не взлюбит своего соседа, он также снимается с якоря и перекочевывает в другой квартал. В бухте дома стоят рядами, образуя нечто вроде улиц. Между жилищами много воды, и она пресная, так как течет с гор, но потом она впадает в бухту и смешивается с морем, точно так же, как и Тигр.

Один из капитанов говорил Ибн Лакису, что корабли, плывущие в Софалу зинджей, большей частью попадают в страну зинджей-людоедов. Но попадают они туда не преднамеренно: их бросают на этот берег волны и ветер, с которыми капитан бывает не в силах справиться. Между Канбалу и землей этих людоедов около полутора тысяч фарсахов — а впрочем, Аллах лучше знает. А место, в которое суда направляются, находится приблизительно за тысячу фарсахов от Канбалу или по меньшей мере за восемьсот фарсахов. Длина этого пути около сорока двух замов.

Ибн Лакис рассказывал мне, что, когда он был в Софале, к царю зинджей пришел человек и сказал: «О царь! Птенец такой-то птицы, — Ибн Лакис забыл ее название, — спустился в такую-то рощу, схватил слона и растерзал. Его поймали, когда он пожирал свою добычу». [113]

«Царь тотчас же встал и отправился в рощу; с ним пошла толпа народа, в которой находился и я. Птица еще билась, когда мы к ней подошли, а слон валялся подле нее, объеденный на целую четверть. Царь приказал вырвать из ее крыльев перья; двенадцать из них, по шести в каждом крыле, были громадны. Кроме того, он взял несколько других перьев, клюв и часть когтей и кое-что из внутренностей. В ствол одного такого пера входило больше двух мехов воды. Говорили, что этот птенец — из птиц Софалы зинджей. Пролетая над рощей, он увидел слона, схватил его когтями и поднял на воздух, а потом убил, бросив оземь. Люди, находившиеся там, заметили птенца, когда он, спустившись, пожирал свою добычу. Они изранили его отравленными стрелами и копьями, потом наконец опрокинули и убили».

Ибн Лакис рассказывал мне, что между Табиа и островом Гайлами 195 лежит небольшое море, по названию Сафиу; чтобы проплыть его в длину, требуется шесть дней. Проходя по этому морю, корабль должен держаться глубины в тридцать маховых сажен: на двадцати саженях глубины он непременно пойдет ко дну, потому что в этом море очень топкий ил; этот ил засасывает суда, и мало кому удается спастись.

Остров Серендиб, называемый также Сехиланом, — это один из тех островов, которым нет подобных в море и которые заслуживают описания. Он имеет сто фарсахов в длину и около трехсот в окружности. У берегов его добывается очень хороший жемчуг, только мелкий; попадаются и крупные жемчужины, но они худшего качества. В Серендибе есть неприступная гора: это гора яхонтов и алмазов; на нее, говорят, спустился Адам — да будет мир ему! Там остался след ноги, длиною приблизительно в семьдесят локтей. Туземцы утверждают, что это след Адама; одну ногу он будто поставил на гору, а другую опустил в море. Земля на острове красная — это тот самый сунбададж 196, которым обрабатывают стекло и горный хрусталь. Из коры местных деревьев добывается ценная ваниль, известная под именем сехиланской. Там же растет красная трава, которой окрашивают одежды и бумажные ткани: краска эта по [114] качеству лучше баккама 197. Есть на этом острове и шафран, и желтяница 198, и другие травы, дающие красную краску, а также много удивительных растений, описывать которые слишком долго. Говорят, что в Серендибе около ста тысяч селений.

Слышал я про некоего басрийца, жившего в средней части улицы Корейшитов, что однажды он выехал из Басры в Забедж или в соседние с ним страны... 199 благополучно добрался до какого-то острова.

«Я поднялся на берег, — рассказывал путешественник, — влез на высокое дерево и провел всю ночь, скрываясь в его листве. На следующее утро я увидел, что к берегу подошло стадо овец числом приблизительно в двести голов, причем каждая овца была ростом с теленка. Их гнал человек, подобного которому я никогда не видывал: такой он был громадный, высокий, толстый и такой безобразный на вид. Пригнав свое стадо ударами палки, он уселся на берегу моря; овцы же стали пастись под деревьями. Немного погодя, великан бросился ничком на землю, заснул и проспал до самого полдня, затем он встал, кинулся в море, выкупался и вышел на берег. При этом дикарь был совершенно гол. Единственной одеждой ему служил какой-то лист, похожий на лист банана, но более широкий, висевший у него на поясе в виде передника. Выкупавшись, он подошел к одной из овец, схватил ее за ногу, взял в рот ее сосок и принялся сосать молоко, пока не высосал все до последней капли. Так великан поступил со многими другими овцами; а потом растянулся на спине под тенью дерева и стал внимательно смотреть на ветки.

Как раз в это время на дерево, где я сидел, опустилась какая-то птица. Великан поднял тяжелый камень и бросил его без промаху; птица стала падать и наконец застряла между ветвями около меня. Знаком руки дикарь приказал мне слезть; я поспешил повиноваться, хотя совсем ослабел и был наполовину мертв от голода и страха. Великан бросил птицу оземь — а весила она, по-моему, около ста ратлей, — ощипал ее живьем, пока она еще билась, и раздробил ей голову камнем весом двадцать ратлей. Потом он тем же камнем рассек добычу на части, разгрыз, ее зубами и сожрал всю до костей, [115] точно дикий зверь. Когда солнце начало бледнеть, пастух встал, созвал своих овец диким воплем, взял также и меня и, вооружившись палкой, погнал стадо с берега в глубь острова. Сначала он привел нас к заливу с пресной водой, где напоил овец и напился сам; и я также пил, хотя был уверен в неминуемой гибели. Потом великан погнал все стадо дальше и наконец привел нас в какое-то место. Там была ограда из крест-накрест расположенных бревен; в ней было устроено подобие двери.

Я вошел вместе с овцами и увидел посреди огороженной площади нечто вроде ткацкого станка, лежавшего на высоких деревянных брусьях, локтей на двадцать от земли. Это сооружение походило на дом. Великан первым делом схватил овцу, одну из самых малых и тощих в стаде, и раздробил ей голову камнем. Затем он развел костер, руками и зубами, точно дикий зверь, разодрал животное на части и куски мяса побросал в огонь вместе с кожей и шерстью, а внутренности сожрал сырыми. После этого дикарь опять подошел к овцам и стал сосать молоко то у одной, то у другой. Выпив в огромном количестве молока, он выбрал одну из самых крупных овец, обхватил ее руками поперек тела и соединился с ней, не обращая внимания на ее крики. Сделав то же самое с другой овцой, великан полез наверх, что-то выпил и тут же заснул, храпя при этом, как бык.

В полночь я потихоньку дополз до потухшего костра и постарался выбрать оттуда остатки мяса. Я поел ровно столько, чтобы поддержать в себе дыхание жизни, и при этом все время боялся, что нечаянно спугну овец, что великан заметит меня и расправится со мной точно так же, как с птицей и овцой. До утра я пролежал на этом месте, а наутро дикарь спустился вниз и погнал овец на пастбище, а с ними и меня. Он заговорил Со мной на языке, которого я не понял; я также пытался обращаться к нему на знакомых мне наречиях, но великан не понимал меня.

В то время я весь был покрыт волосами. Должно быть, мой вид внушал дикарю отвращение, потому-то он и не торопился меня съесть. Десять дней я провел у него точно таким же образом. Каждый день мой хозяин делал одно и то же: он непременно ловил одну [115] или двух птиц, и если насыщался ими, то не трогал овец, если же не мог насытиться, — съедал еще и овцу. Я помогал дикарю разводить огонь и таскать дрова и всячески ему прислуживал, в то же время придумывая способ сбежать от него. Так продолжалось два месяца; к концу этого времени я успел поправиться и понял по довольному лицу моего хозяина, что он собирается меня съесть.

Великан, между прочим, собирал с деревьев острова особого рода плоды, гноил их в воде, процеживал эту воду и выпивал ее, а потом всю ночь бывал пьян до бесчувствия. На том же острове я видел птиц размером с буйволов и слонов или около этого; некоторые из них пожирали овец. Из страха перед этими птицами дикарь ночевал со своим скотом в огороженном месте, его жилище находилось среди больших деревьев, а под ними он устроил нечто вроде укрепленного погреба; птицы не спускались туда, боясь застрять между деревьями. Однажды ночью, когда мой хозяин напился пьян и заснул, я влез на дерево, пригнул к земле одну из его ветвей и очутился по другую сторону частокола. Затем я пошел вперед, направляясь к равнине, которую видел с вершины этого дерева. Я продолжал идти всю ночь, а утром, мучимый страхом, взобрался на большое дерево. Со мной была дубина, приготовленная нарочно для того, чтобы ударить великана по голове, если бы он попытался до меня добраться: либо я отогнал бы его, либо он убил бы меня — ведь смерти все равно никто не избежит. Весь день я просидел на дереве и не видел дикаря. Вечером я съел кусок мяса, который взял с собой, и всю ночь продолжал идти.

Утром я очутился на равнине, где росли тут и там деревья. Я шел и никого не видел кругом, кроме змей, птиц и незнакомых мне зверей. Я нашел пресную воду и на время остался около источника, собирая бананы и плоды, которые ел, запивая водой. По долине кружили птицы. Наметив себе одну из них, я приготовил веревку из древесной коры и внимательно следил за птицей, пока она не спустилась пастись. Тогда я подкрался к ней и привязал себя к ее ноге; а птица, занятая едой, не заметила меня. Кончив [117] есть, она напилась воды и взлетела ввысь, описывая в воздухе круг, так что я увидел море. Я мужественно приготовился к любой смерти. Птица опустилась на одну из гор этого острова. Я отвязал себя от ее лап и, хотя был очень слаб, поплелся прочь из страха перед ней. Спустившись с горы, я целую ночь прятался на дереве. Утром я увидел дым и, зная, что дым указывает на присутствие людей, направился в ту сторону.

Идти пришлось недолго; вскоре мне навстречу вышла небольшая кучка людей. Люди эти обратились ко мне на незнакомом мне наречии, отвели меня в село и заперли в доме, где, кроме меня, было еще восемь человек. Они спросили меня, как я сюда попал; я рассказал о своих приключениях и в свою очередь задал им тот же вопрос. Оказалось, что они моряки с корабля, плывшего из Сенфа в Забедж. В пути их застигла буря; около двадцати человек спаслось на лодке и попало на этот остров. Там их захватили жители села, поделили между собой и некоторых уже успели съесть. Я понял, что даже пребывание у пастуха не было так ужасно, как мое теперешнее положение, но пример моих товарищей утешал меня: если бы даже мне и предстояло быть съеденным, смерть в их обществе показалась бы легкой. Мы все утешались тем, что горе у нас общее.

На следующий день нам принесли зерен сезама 200 или похожих на него, бананов, масла и меда. “Мы питаемся этим с тех пор, как попали сюда”, — пояснили мои товарищи. Мы поели ровно столько, чтобы поддержать в себе искру жизни. Потом людоеды снова вернулись, осмотрели нас, выбрали самого упитанного и вывели на середину дома. Мы простились с ним и успели дать друг другу предсмертные поручения. Людоеды с ног до головы натерли его маслом, заставили два часа просидеть на солнце, а затем закололи несчастного и на наших глазах разрезали его на куски. Часть его мяса зажарили, часть сварили, а часть посолили и съели сырым. Затем наши хозяева напились пьяными и тут же заснули.

Тогда я сказал остальным пленникам: “Давайте убьем этих людей, пока они пьяны, и уйдем своей дорогой. Если мы спасемся — слава Аллаху; если погибнем [118] — даже смерть лучше того бедствия, которое выпало на нашу долю. Может быть, жители селения и настигнут нас — так что же! Ведь умираешь только раз”. Весь остаток этого дня мы колебались, склоняясь то к одному, то к другому решению, пока не наступила ночь. На следующее утро нам по обыкновению принесли еду. Прошел день, прошло два, и три, и четыре дня — а наше положение все не менялось. На пятый день явились людоеды, снова выбрали одного из моих товарищей и поступили с ним точно так же, как с предыдущим пленником. Но, когда они напились и заснули, мы встали и всех их перерезали.

Каждый из нас запасся ножом, взял себе немного масла, сезама и меда. Когда стало темнеть, мы вышли из жилища, окрестности которого успели изучить днем, и отправились к берегу моря, но только в другую сторону — не в сторону села. Нас было семь или восемь человек. Мы вошли в рощу и, опасаясь людоедов, влезли на деревья, а когда нас окутала ночная тьма, мы спустились и отправились дальше, определяя дорогу по звездам. Мы шли целый день по берегу, пока не почувствовали себя в безопасности. Теперь мы двигались медленней, останавливались в пути для отдыха и ели плоды в лесу — а в нем росло много бананов. Так мы скитались долгое время, пока наконец не попали в прекрасную долину с хорошей пресной водой. Тут мы решили остаться до самой смерти или до того времени, пока не зайдет сюда какое-нибудь судно. Мало-помалу трое из моих товарищей умерло, и осталось нас только четверо.

Однажды, бродя по берегу, мы нашли полусгнившую лодку, которую волны выбросили на берег; в ней лежало несколько разложившихся трупов. Лодка завязла в тине, и волны разбивались об нее. Мы побросали мертвецов в море, вымыли лодку и починили ее, приготовив из глины, найденной на острове, нечто вроде замазки. Из дерева мы смастерили мачту, из кокосовых листьев — веревки, а из волокон — парус. Затем мы запаслись водой наполнили лодку кокосами и другими плодами, сели в нее и отправились в путь. Некоторые из нас были сведущи в [морском] деле; после пятнадцати дней пути, [119] испытав много ужасов и чудес, мы попали в одно из селений Сейфа. Оттуда мы переехали в Сенф, где и рассказали о своих приключениях. Жители собрали вам провизии на дорогу, и каждый из нас отправился в свою страну, а я возвратился в Басру... 201 после сорокалетнего отсутствия».

В семье этого человека уже мало кто остался в живых. У отца его оказались дети, которые не признали его: с тех пор, как известия о нем прекратились, они разделили его имущество между собой. Путешественник этот прежде занимал хорошее положение и был вполне обеспечен, во ему не удалось вернуть ничего из своего имущества. Впоследствии он скончался.

Рассказывал мне какой-то моряк, что однажды плыл он в самбуке 202 между Серирой и Китаем.

«Когда мы были на расстоянии пятидесяти замов от Сериры, — передавал рассказчик, — на море разыгралась буря, и часть груза мы бросили в море. Непогода затянулась на несколько дней. Вдруг на нас налетел такой сильный ветер, что мы не могли управлять кораблем. Видя неминуемую гибель, мы решили кинуться в море и добраться до берега вплавь. Мы бросили якорь, хотя и не верили в возможность спастись, — как вдруг волны утихли.

Не прошло и часа, как на острове показалась кучка людей. Мы ждали, чтобы кто-нибудь из этих туземцев вышел к нам, но никто не выходил; мы стали делать им знаки, но не получали ответа. Место это было незнакомое. Мы были уверены, что туземцы причинят нам вред, как только мы сойдем на берег: ведь за этой кучкой людей могла стоять целая толпа других, и, если они напали бы на нас, мы не смогли бы с ними справиться. Четыре дня мы не трогались с места; никто из нас не высаживался на эти два острова, и никто из жителей не являлся на корабль. На пятый день у нас не хватило воды; тогда мы решили причалить к берегу, чтобы спросить туземцев, где мы находимся и куда нам плыть. В две лодки уселись тридцать вооруженных людей и направились к острову. Но едва мы взошли на берег, как все жители разбежались. Какой-то туземец остался и заговорил с нами, но только один из наших понял его [120] язык и сообщил нам, что мы находимся на одном из островов Вак-Вак. Мы расспросили туземца, и он ответил, что оба острова принадлежат к островам Вак-Вак и что по соседству с ними нет города ближе чем на расстоянии трехсот фарсахов. Он прибавил, что на острове нет других жителей, кроме тех, что вышли на берег, а всего их сорок душ. По нашей просьбе один из жителей указал нам дорогу в Сенф. Мы запаслись водой и отправились в путь. Проплыв пятнадцать замов, как и говорил туземец, мы благополучно прибыли в Сенф».

А засим привет. С нами помощь Аллаха, всеблагой он защитник! 203.

Кончена книга. Хвала Аллаху, ему одному!

До почиет его благословение и мир над господином нашим Мухаммадом, над его семьей и сподвижниками.

Да помилует Аллах всякого, кто, читая эту благословенную рукопись, призовет его милость и благоволение на переписчика и на всех мусульман!

Работа кончена семнадцатого дня месяца джумади аль-уля, года четыреста четвертого 204. Переписывал Мухаммад ибн аль-Каттан.

Комментарии

147 Наружное море — Индийский океан.

148 Барава — очевидно, острова Бату к западу от Суматры.

149 Острова Ладжабалус — Никобарские острова, лежащие к северо-западу от Суматры.

150 317 г. хиджры соответствует 929 г. н. э.

151 Шихр аль-Любан. или Шихр Любан, — местность в Хадрамауте на южном побережье Аравийского полуострова.

152 Ат-Тиз, или ат-Тайз — портовый город на Мекранском берегу Ирана.

153 В тексте пропуск.

154 В тексте пропуск.

155 317 г. хиджры соответствует 929 г. н. э.

156 Джариб — мера сыпучих тел и площадь, засеваемая одним мешком зерна.

157 Андаман Великий — больший из Андаманских островов.

158 Иблис — дьявол.

159 Харун ар-Рашид (786 — 809) — халиф из династии Аббасидов.

160 Махараджа — по-санскритски — великий царь. Махараджей арабы называли государя Шри-Виджайм (Забеджа).

161 Убулла, или аль-У булла, — город на Тигре рядом е Басрой.

162 Баян — город в Хузистане (Западный Иран).

163 В соответствии с мусульманскими обычаями женщина после развода или смерти мужа, прежде чем вступить в новый брак, должна выждать определенный срок.

164 Харик — остров в северной части Персидского залива, недалеко от Басры.

165 Хунарман — титул главы мусульман в Сеймуре. Слово персидского происхождения: хунерменд — почтенный, уважаемый.

166 Садж — тик, или индийский дуб, дерево, растущее в Индии, Индокитае и на острове Ява. Древесина отличается большой твердостью и хорошо поддается обработке. Вывозилась в большом количестве в Убуллу и Сираф и использовалась для постройки кораблей и зданий.

167 342 г. хиджры соответствует 953 — 954 г. н. э.

168 В тексте пропуск.

169 Каратал (мн. ч. каратил) — кривая сабля, от санскритского слова каратала — кинжал, нож.

170 Татба, Дабабид — возможно, речь идет о мелких островах у побережья Восточной Африки. На этих островах очень много морских черепах. Путешественники отмечают как характерное явление для этих мест распространение среди жителей глазных болезней, в частности куриной слепоты. Татба — возможно, о. Пемба.

171 Музафавид — знаменитый Маджапахит, столица индусского царства на Яве. Здесь автор называет Забеджем остров Яву.

172 Тана — портовый город на западном побережье Индии около Бомбея.

173 «Да благословит его Аллах и да приветствует его!» — формула величания Мухаммада, застывшее выражение, сопровождающее в арабских текстах имя Мухаммада, сколько бы раз он ни упоминался; формула «Да будет Аллах доволен им!» присоединяется к именам всех близких и сподвижников Мухаммада и первых халифов (как Абу-Бакр, Омар и др.); формула «Мир ему!» присоединяется к именам пророков и праведников, как Сулейман и Давид; формула «Да проклянет его Аллах!» — к имени Иблиса (дьявола).

174 Абу Бакр — сподвижник Мухаммада и первый халиф после его смерти (632 — 634).

175 Омар ибн аль-Хаттаб — сподвижник Мухаммада и второй халиф (634 — 644).

176 Мекран — область на юге Ирана на берегу Аравийского моря.

177 305 г. хиджры соответствует 917 — 918 г. н. э.

178 Зу-ль-када — одиннадцатый месяц лунного мусульманского календаря.

179 Рас-аль-Камила — мыс между Басрой и Сирафом. Точное местонахождение его неизвестно.

180 По мусульманскому закону в пищу можно употреблять только зарезанных животных, из которых выпущена кровь; животные, убитые иначе, приравниваются к мертвечине и считаются нечистыми.

181 Поскольку автор говорит, что он уже сообщил ряд интересных сведений об этих островах, а острова Дибаджат ад-Дум ранее в тексте только упоминаются, можно предположить, что рукопись дошла до нас со значительными пропусками. Под островами Дибаджат ад-Дум автор, очевидно, подразумевает острова Индийского и Тихого океанов на огромном пространстве от Лаккадивских островов до Японии.

182 Дибаджат аль-Кастадж — Мальдивские и Лаккадивские острова в Индийском океане к западу от острова Цейлон.

183 Вада — морская раковина, служившая монетой в Индии.

184 306 г. хиджры соответствует 918 — 919 г. н. э.

185 Тарнарайин, или Тринаяна. — неизвестно, какая местность здесь подразумевается.

186 Джинн — злой или добрый дух.

187 Кундур, или любан, — ладан, ароматическая смола, добываемая из надрезов коры тропического дерева босвеллия, растущего в Восточной Африке и на юге Аравийского полуострова.

188 Хисик — местность на восточном берегу Аравийского полуострова между Зафаром и Оманом. Харидж — местность на южном побережье Аравийского полуострова западнее Зафара.

189 Анкийя — город или местность близ Манкира (Маньякхету) в Западной Индии (см. прим. 61).

190 Сенфское море — Сиамский залив.

191 Буджа — область в Нубийской пустыне. здесь были изумрудные копи.

192 Бернин — местоположение города неизвестно.

193 340 г. хиджры соответствует 951 — 952 г. н. э.

194 344 г. хиджры соответствует 945 г. н. э.

195 Табиа — какая-то местность на восточном берегу Африки. Остров Г аилами — от гайлам (черепаха), один из островов у побережья Восточной Африки (см. прим. 170).

196 Сунбададж — наждачный камень.

197 Баккам — одна из пород красного дерева, из которой добывали красящее вещество.

198 Желтяница — дикий шафран, растение рода крокус (луковичных), культивируемое в странах южной Европы и Азии. Употребляется как пряность и в качестве красителя, придающего оранжево-желтый цвет.

199 Пропуск в тексте.

200 Сезам — кунжут, масличное однолетнее растение. Из семян кунжута получают масло. На Востоке семена кунжута широко применяются в пищу.

201 В тексте пропуск.

202 Самбук — небольшое легкое судно.

203 Коран, сура 3,167.

204 17 джумади аль-уля 404 г. хиджры соответствует 30 сентября 1246 г.

Текст воспроизведен по изданию: Бузург ибн Шахрияр. Книга о чудесах Индии. М. Глав. ред. вост. лит. 1959

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.