Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ДЕРЖАВИН Г. Р.

ЗАПИСКИ

ИЗ ИЗВЕСТНЫХ ВСЕМ ПРОИЗШЕСТВИЕВ И ПОДЛИННЫХ ДЕЛ,

заключающие в себе

ЖИЗНЬ ГАВРИЛЫ РОМАНОВИЧА ДЕРЖАВИНА

ОТДЕЛЕНИЕ II 19

Воинская Державина служба до открывшегося в империи возмущения

В упомянутом 1762 году в марте месяце прибыл он в Петербург. Представил свой паспорт майору Текутьеву, бывшему тогда при полку дежурным. Сей чиновник был человек добрый, но великий крикун, строгий и взыскательный по службе. Он лишь взглянул на паспорт и увидел, что просрочен, захохотал и закричал: «О брат! Просрочил», — и приказал отвести вестовому на полковой двор. Привели в полковую канцелярию и сделали формальный допрос. Державин хотя был тогда не более как 18 лет, однако нашелся и отвечал, что он не знает, почему присвоил его к себе Преображенский полк; ибо никогда желания его не было служить, по недостатку его, в гвардии, а было объявлено от него желание, чрез господина Веревкина, вступить в Артиллерийский или Инженерный корпус, из которых о принятии в последний кондуктором и был от него, Веревкина, удостоверен, и носил инженерный мундир. По справке в канцелярии известно стало, что по списку с прочими, присланному при сообщении от Ивана Ивановича Шувалова, записан он в Преображенский полк за прилежность и способность к наукам и отпущен для окончания оных на два года. Но паспорт лежал в канцелярии до вступления на престол императора Петра Третьего, по повелению которого велено всем отпускным явиться к их полкам. И как посему он, Державин, в просрочке оказался невинным, то и приказано его принять в третью poтy в рядовые, куда и причислен; и как не было у него во всем городе ни одного человека знакомых, то поставлен в казарму с даточными солдатами вместе с тремя женатыми и двумя холостыми, и приказано было флигельману учить ружейным приемам и фрунтовой службе; и как он платил флигельману за ученье некоторую сумму денег, то старанием его и собственной [17] своей расторопностью и силой до того в экзерции успел, что на случай требования пред императора изготовлен был с прочими напоказ; ибо сей государь великий был охотник до екзерции и сам почасту роты осматривал, как <и> третью, в которой князь Трубецкой, фельдмаршал, генерал-прокурор и подполковник гвардии, числился капитаном.

В таком положении быв несколько времени, Державин вздумал, что у него есть вышеписаные болгарские бумаги, которые приказано было ему представить по команде; то он, отыскав г. Веревкина, принес к нему оные, а сей представил его и с ними к главному куратору Ивану Ивановичу Шувалову. Сей, приняв его весьма благосклонно, отослал в Академию художеств к какому-то чиновнику оной, Евграфу Петровичу Чемезову 20, который, как известно всем, был первый того времени славнейший граверный в империи художник. Сие было в великий пост. Чемезов принял Державина весьма ласково, хвалил его рисунки, которые в самом деле были сущая дрянь; но может быть, для ободрения только молодого человека к искусствам были похваляемы, и приказал ему ходить к себе чаще, обещав ему чрез Ивана Ивановича найти средство и путь упражняться в науках. Но как были при Петре Третьем беспрестанно ротные и батальонные строи и никому никуда из роты отлучиться не позволяли, то и не имел времени Державин являться ни к Шувалову, ни к Чемезову; а покровителя, чтоб его кто у ротного командира выпрашивал, никого не имел. В рассуждении чего и должен был, хотя и не хотел, выкинуть из головы науки. Однако как сильную имел к ним склонность, то, не могши упражняться по тесноте комнаты ни в рисовании, ни в музыке, чтоб другим своим компаньонам не наскучить, по ночам, когда все улягутся, читал книги, какие где достать случалось, немецкие и русские, и марал стихи без всяких правил, которые никому не показывал, что, однако, сколько ни скрывал, но не мог утаить от компаньонов, а паче от их жен; почему и начали они его просить о написании писем к их родственникам в деревни. Державин, писав просто на крестьянский вкус, чрезвычайно им тем угодил, и как имел притом небольшие деньги, получив от матери в подарок при отъезде своем сто рублей, то и ссужал при их нуждах по рублю и по два; а чрез то пришел во всей роте в такую любовь, что когда Петр Третий объявил гвардии поход в Данию, то и выбрали они его себе артельщиком, препоручив ему все свои артельные деньги и заказку нужных вещей и припасов для похода. Таким образом проводил он свою жизнь между грубых своих сотоварищей, ходя беспрестанно не токмо в строй для обучения экзерциции, но и во все случающиеся в роте работы, как-то: для чищения каналов, для привозки из магазина провианта, на вести к офицерам и на краулы в полковой двор и во дворцы 21. 9 мая [18] стоял на крауле в погребах, в старом Зимнем дворце (что был деревянный, на Мойке, где ныне музыкальный клуб), и сменен для смотра роты императором, а скоро после того и всего полка на Царицыном лугу.

Около сего времени, то есть в июне или в начале июля месяца, увидев его в таком уничижительном состоянии, пастор Гельтергоф, который за какой-то неважный проступок при императрице Елисавете Петровне был сослан в Казань и находился в гимназии учителем, а тогда возвращен и императору был знаем; то он, сожалея о его, Державина, участи, что он находится без всякого призрения и обижен, что многие младшие его солдаты, по рекомендациям своих сродников и милостивцев, произведены в капралы, а он оставался всегда обойденным, несмотря на то что его ум, хорошее поведение и расторопность все начальники одобряли, то он, Гельтергоф, и обещал его, Державина, выпросить чрез своих патронов у императора как знающего немецкий язык в голстинские офицеры, которых полки или батальоны квартировали в Оранбауме. Но, благодаря Провидение, сего Гельтергоф не успел сделать по наступившей скоро, то есть 28 июня, известной революции .

Накануне сего дня один пьяный из его сотоварищей солдат, вышед на галерею, зачал говорить, что когда выйдет полк в Ямскую (разумеется в вышесказанный поход в Данию), то мы спросим, зачем и куда нас ведут, оставя нашу матушку государыню, которой мы рады служить. Таковых речей, в пьянстве и сбивчиво выговоренных, Державин, не знав ни о каком заговоре, не мог выразуметь; тем паче что в то самое время бывшие у него деньжонки в подголовке, когда он был в строю, слугой солдата Лыкова, который к нему недавно в казарму поставлен был, украдены, то сей неприятный случай сделал его совсем невнимательным к вещам посторонним (солдаты всей роты, любя Державина, бросились по всем дорогам и скоро поймали вора, который на покупку кибитки и лошадей успел несколько истратить денег). Между тем в полночь разнесся слух, что гранодерской роты капитана Пассека арестовали 22 и посадили на полковом дворе под краул; то и собралась было рота во всем вооружении сама собою, без всякого начальничья приказания на ротный плац; но, постояв несколько во фрунте, разошлась. А поутру, часу по полуночи в 8-м, увидели скачущего из конной гвардии рейтара, который кричал, чтоб шли к Матушке в Зимний каменный дворец 23, который тогда вновь был построен (в первый день Святой недели император в него переехал). Рота тотчас выбежала на плац.

В Измайловском полку был слышен барабанный бой, тревога, и в городе все суматошилось. Едва успели офицеры запыхаючись прибежать к роте, из которых, однако, были некоторые [19] равнодушные, будто знали о причине тревоги. Однако все молчали; то рота вся, без всякого от них приказания, с великим устремлением, заряжая ружья, помчалась к полковому двору. На дороге, в переулке, идущем близ полкового двора, встретился штабс-капитан Нилов, останавливал, но его не послушались и вошли на полковой двор. Тут нашли майора Текутьева, в великой задумчивости ходящего взад и вперед, не говорящего ни слова. Его спрашивали, куда прикажет идти, но он ничего не отвечал, и рота на несколько минут приостановилась. Но, усмотря, что по Литейной идущая гранодерская, невзирая на воспрещение майора Воейкова, который, будучи верхом и вынув шпагу, бранил и рубил гранадер по ружьям и по шапкам, вдруг рыкнув, бросилась на него с устремленными штыками, то и нашелся он принужденным скакать от них во всю мочь; а боясь, чтоб не захватили его на Семеновском мосту, повернул направо и въехал в Фонтанку по груди лошади. Тут гранодеры от него отстали. Таким образом, третья рота, как и прочие Преображенского полка, по другим мостам бежали одна за одной к Зимнему дворцу. Там нашли Семеновский и Измайловский уже пришедшими, которые окружили дворец и выходы все заставили своими краулами. Преображенский полк, по подозрению ли, что его любил более других государь, часто обучал сам военной екзерции, а особливо гранодерские роты, которых было две, жалуя их нередко по чарке вина, или по старшинству его учреждения, пред прочей гвардией, поставлен был внутри дворца. Все сие Державина, как молодого человека, весьма удивляло, и он потихоньку шел по следам полка, а пришед во дворец, сыскал свою роту и стал по ранжиру в назначенное ему место. Тут тотчас увидел митрополита Новгородского и первенствующего члена Святейшего Синода, с Святым крестом в руках, который он всякому рядовому подносил для целования, и сие была присяга в верности службы императрице, которая уже во дворец приехала, будучи препровождена Измайловским полком; ибо из Петергофа привезена в оный была на одноколке графом Алексеем Григорьевичем Орловым, как опосле ему о том сказывали.

День был самый ясный, и, побыв в сем дворце часу до третьего или четвертого пополудни, приведены пред вышесказанный деревянный дворец и поставлены от моста вдоль по Мойке. В сие время приходили пред сей дворец многие и армейские полки, примыкали по приведении полковников к присяге по порядку к полкам гвардии, занимая места по улицам Морским и прочим, даже до Коломны. А простояв тут часу до восьмого, девятого или десятого, тронулись в поход обыкновенным церемониальным маршем, повзводно, при барабанном бое, по петергофской дороге в Петергоф. Императрица сама предводительствовала в гвардейском преображенском мундире на белом коне, держа в правой [20] руке обнаженную шпагу 24. Княгиня Дашкова также была в гвардейском мундире. Таким образом маршировали всю ночь. На некотором урочище, не доходя до Стрельной, в полнощь имели отдых. Потом двигнулись паки в поход. Поутру очень рано стали подходить к Петергофу, где чрез весь зверинец, по косогору, увидели по разным местам расставленные заряженные пушки с зажженными фитилями, которые, как сказывали после, прикрыты были некоторыми армейскими полками и голстинскими батальонами; но все отдались государыне в плен, не сделав нигде ни единого выстрела. В Петергофе расположены были полки по саду, даны быки и хлеб, где, сварив кашу, и обедали. После обеда часу в 5-м увидели большую четырехместную карету, запряженную больше нежели в шесть лошадей, с завешенными гардинами, у которой на запятках, на козлах и по подножкам были гранодеры же во всем вооружении; а за ними несколько конного конвоя, которые, как после всем известно стало, отвезли отрекшегося императора от правления в Ропшу, местечко, лежащее от Петербурга в 30 верстах, к Выборгской стороне. Часу пополудни в 7-м полки из Петергофа тронулись в обратный путь в Петербург; шли всю ночь и часу пополуночи в 12-м прибыли благополучно вслед императрицы в Летний деревянный дворец, который был на самом том месте, где ныне Михайловский. Простояв тут часа с два, приведены в полк и распущены по квартирам.

День был самый красный, жаркий, то с непривычки молодой мушкатер еле жив дотащил ноги. Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вины и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без ведения командующих, приступил к Летнему дворцу; требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя (по бывшей при императрице Елисавете с ним войне, несмотря на учиненный с ним Петром Третьим мир и что он ему был друг) всему российскому народу было ненавистно. Их уверяли дежурные придворные, Иван Иванович Шувалов и подполковник их граф Разумовский, также и господа Орловы, что государыня почивает и слава Богу в вожделенном здравии; но они не верили и непременно желали, чтоб она им показалась. Государыня принуждена встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до их полка. Поутру издан был манифест, в [21] котором хотя, с одной стороны, похвалено было их усердие, но, с другой — напоминалась воинская дисциплина и чтоб не верили они рассеваемым злонамеренных людей мятежничьим слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие; в противном случае впредь за непослушание они своим начальникам и всякую подобную дерзость наказаны будут по законам. За всем тем с того самого дня приумножены пикеты, которые в многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем мостам, площадям и перекресткам расставлены были. В таковом военном положении находился Петербург, а особливо вокруг дворца, в котором государыня пребывание свое имела, дней с восемь, то есть по самую кончину императора.

По водворении таким образом совершенной тишины объявлен поход гвардии в Москву для коронации ее величества, и в августе месяце Державин по паспорту отпущен был с тем, чтоб явиться к полку в первых числах сентября, когда императрица к Москве приближаться будет. Снабдясь кибитченкой и купя одну лошадь, потащился потихоньку.

В то время спознакомился он или, лучше сказать, сдружился своего же полка из дворян с солдатом Петром Алексеевичем Шишкиным, который у него последние деньги заимообразно почти все перебрал (которые едва ли заплатил). Однако с остальными приехал в Москву и, будучи в мундире преображенском, на голстинский манер кургузом, с золотыми петлицами, с желтым камзолом и таковыми же штанами сделанном, с прусской претолстой косой, дугой выгнутой, и пуклями, как грибы, подле ушей торчащими, из густой сальной помады слепленными, щеголял пред московскими жителями, которым такой необыкновенный или, лучше, странный наряд казался весьма чудесным, так что обращал на себя глаза глупых; но к прибытию императрицы построены старого покрою преображенские мундиры. Подъезжая к Москве, в селе Петровском графа Разумовского <государыня> несколько дней отдыхала, где мушкатер Державин, в числе прочих солдат, наряженных на краул, стоял в саду на ночном пикете и спознакомился с подпоручиком Протасовым, который после был ему приятелем и дядькою у великого князя Александра Павловича. Из села Петровского (ибо тогда еще подъезжачего подмосковного Петровского дворца построено не было) ездила государыня несколько раз инкогнито в Кремль. Потом всенародно имела свой торжественный въезд, сквозь построенные парадом полки гвардейские и армейские, под пушечными с Кремля выстрелами и восклицаниями народа. 22-го числа сентября в Успенском соборе, по обрядам благочестивых предков своих, царей и императоров Российских, короновалась. Тогда отправлен был обыкновенный народный пир. Выставлены были на Ивановской Красной площади [22] жареные с начинкою и с живностью быки и пущены из ренского вина фонтаны. Ввечеру город был иллюминован. Государыня тогда часто присутствовала в Сенате, который был помещен в Кремлевском дворце; проходя в оный, всегда жаловала чиновных к руке, которого счастия, будучи рядовым, и Державин иногда удостоивался, нимало не помышляя, что будет со временем ее статс-секретарь и сенатор. На зиму государыня изволила переехать в Головинский дворец, что был в Немецкой слободе. Тут однажды, стоя в будке позадь дворца в поле на часах ночью, в случившуюся жестокую стужу и метель, чуть было не замерз; но пришедшей сменой от того избавлен. На масленице той зимы был тот славный народный маскерад, в котором на устроенном подвижном театре, ездящем по всем улицам, представляемы были разные того времени страсти или осмеянные в стихах и песнях пьяницы, карточные игроки, подьячие и судьи-взяточники и тому подобные порочные люди — сочинение знаменитого по уму своему актера Федора Григорьевича Волкова и прочих забавных стихотворцев, как-то: гг. Сумарокова и Майкова.

Стоял он, Державин, тогда также сперва с даточными солдатами на квартире во флигеле в доме гг. Киселевых, который был, помнится, на Никитской или Тверской улице. Таковая неприятная жизнь ему наскучила, тем более что не мог он удовлетворить склонности своей к наукам; а как слышно было тогда, что Иван Иванович Шувалов, бывший главный Московского университета и Казанской гимназии куратор, которому он известен был по поднесенным, как выше явствует, болгарским бумагам, то и решился идти к нему и просить, чтоб он его взял с собой в чужие края, дабы чему-нибудь там научиться. Вследствие чего, написав к нему письмо, действительно пошел и подал ему оное лично в прихожей комнате, где многие его бедные люди и челобитчики ожидали, когда он проходил их, дабы ехать во дворец. Он остановился, письмо прочел и сказал, чтоб он побывал к нему в другое время. Но как дошло сие до тетки его по матери двоюродной, Феклы Савишны Блудовой, жившей тогда в Москве в своем доме, бывшем на Арбатской улице, женщины по природе умной и благочестивой, но по тогдашнему веку непросвещенной, считающей появившихся тогда в Москве масонов отступниками от веры, еретиками, богохульниками, преданными антихристу, о которых разглашали невероятные басни, что они заочно за несколько тысяч верст неприятелей своих умерщвляют и тому подобные бредни, а Шувалова признавали за их главного начальника; то она ему, как племяннику своему, порученному от матери, и дала страшную нагонку, запретя накрепко ходить к Шувалову, под угрозою написать к матери, буде ее не послушает. [23]

А как воспитан он был в страхе Божием и родительском, то и было сие для него жестоким поражением, и он уже более не являлся к своему покровителю; но отправлял, как выше явствует, наряду с прочими солдатами, все возложенные низкие должности, а между прочим разносил нередко по офицерам отданные в полк с вечера приказы. А как они стояли почти по всей Москве, с одного края на другом, то есть на Никитской, где рота стояла, на Тверской, на Арбате, на Пресне, на Ордынке за Москвой-рекой, то и должно было идти почти с полуночи, дабы поспеть раздать приказы каждому по рукам до обедни. И как в Москве по пустырям зимнею порою во время больших вьюг бывают великие снежные наносы или сугробы, то в одну ночь, проходя на Пресню, потонул было в снегу, где напали собаки и едва не растерзали, от которых, вынув тесак, насилу оборонился. В одном из таковых путешествий случился примечательный и в нынешнем времени довольно смешной анекдот. Князь Козловский 25, живший тогда на Тверской улице, прапорщик третьей роты, известный того времени приятный стихотворец, у посещавшего его или нарочно приехавшего славного стихотворца Василья Ивановича Майкова 26 читал сочиненную им какую-то трагедию 27, и как приходом вестового Державина чтение перервалось, который, отдав приказ, несколько у дверей остановился, желая послушать, то Козловский, приметя, что он не идет вон, сказал ему: «Поди, братец служилый, с Богом; что тебе попусту зевать, ведь ты ничего не смыслишь», — и он принужден был выйти.

Наступила весна и лето, и хотя многие, как выше явствует, младшие произведены были не токмо в капралы, но и в унтер-офицеры по протекциям, а Державин без протектора всегда оставался рядовым; но как стал приближаться день восшествия императрицы на престол, 1763 году июня 28-го дня, а в такие торжественные праздники обыкновенно производство по полку нижних чинов бывало, то решился он прибегнуть под покровительство майора своего, графа Алексея Григорьевича Орлова. Вследствие чего, сочинив к нему письмо с прописанием наук и службы своей, наименовав притом и обошедших его сверстников, пошел к нему и подал ему письмо, которое прочетши он сказал: «Хорошо, я рассмотрю». В самом деле и пожалован он в наступивший праздник в капралы.

Тогда отпросился в годовой отпуск к матери в Казань, дабы показаться ей в новом чине. На дороге случилось приключение, ничего, впрочем, не значащее, но, однако, могущее в крайнее ввергнуть его злополучие. Прекрасная, молодая благородная девица, имевшая любовную связь с бывшим его гимназии директором господином Веревкиным, который тогда возвращен был паки на прежнее свое место, быв зачем-то в Москве, отправлялась [24] в Казань, к своему семейству, сговорилась с ним и еще с одним гвардии же Преображенского полка капралом Аристовым вместе для компании ехать. В дороге, будучи непрестанно вместе и обходясь попросту, имел удачу живостью своей и разговорами ей понравиться так, что товарищ сколь ни завидовал и из ревности сколь ни делал на всяком шагу и во всяком удобном случае возможные препятствия, но не мог воспретить соединению их пламени. Натурально, в таковых случаях более оказывается в любовниках храбрости и рвения угодить своей любезной. В саде Бунькове, что на Клязьме, владении господина Всеволожского, перевозчики подали паром; извозчики взвезли повозки и выпрягли лошадей; но первые не захотели перевозить без ряды, а как они запросили неумеренную цену, которая почти и не под силу капральскому кошельку была, то и не хотел он им требуемого количества денег дать, а они разбежались и скрылись в кусты. Прошло добрых полчаса, и никто из перевозчиков не являлся. Натурально, красавице скучалось, она стала роптать и плакать. Кого же слезы любимого предмета не тронут? Страстный капрал, обнажа тесак, бросился в кусты искать перевозчиков и, нашед их, то угрозами, то обещанием заплатить все, что они потребуют, вызвал их кое-как на паром. Но как пришли на оный, то и требовали наперед денег в превосходном числе, чем прежде просили. Тут молодой герой, будучи пылкого нрава, не вытерпел обману, вышел из себя и, схватя палку, ударил несколько раз кормщика. Он схватил свой багор и закричал прочим своим товарищам: «Робята, не выдавай!»; с словом с сим все перевозчики, сколько их ни было, кто с веслами, кто с шестами, напали на рыцарствующего капрала, который, как ни отмахивался тесаком, но принужден был, бросившись в повозку, схватить свое заряженное ружье, приложился и хотел выстрелить; но к счастью, что ружье было новое, пред выездом из Москвы купленное и неодержанное, курок крепок, то и не мог скоро спуститься. Мужики, увидя его ярость и убоявшись смерти, вмиг разбежались. Тогда он, отвязав маленький при береге стоявший челнок, сел в него и переправился чрез Клязьму в помянутое село Буньково. Там, ходя по улице и по дворам, никого не находил; наконец вышел из приказной избы мужик довольно взрачный, осанистый, с большою бородою и, подпираясь посохом, с видом удивления, спросил: «Что ты, барин, так воюешь, разве к басурманам ты заехал? Чего тебе надобно?». Проезжий пересказал ему случившееся, жалуясь на притеснение перевозчиков. «Ну что же за беда? Разве не можно было другим манером сыскать на них управы? Стыдно-ста, молодой господин, озорничать, бегать с голым палашом по улице и пужать мир крещеный. Меня не испужаешь, велю схватить, да связать и отвезу в город, так и будешь утирать кулаком слезы, но не поворотишь. Барин наш [25] нас не выдаст» (который был тогда обер-прокурором в Сенате и в случае при дворе). Таковым справедливым укором устыдил храбреца мужик. Это был бурмистр того селения. Насилу кое-как, будучи убежден, приказал перевозить за сходную цену все повозки.

Приехав в Казань, желал с красавицей своей чаще видеться, но, будучи небольшого чина и не богат, не мог иметь свободного хода к ней в покой; ибо она жила в одном доме с господином директором, с супругою его вместе. А при том как должен был по приказанию матери ехать в Шацк, для вывода оттуда некоторого небольшого числа крестьян, доставшихся ей на седьмую часть после первого ее мужа, господина Горина, то сии кратковременные любовные шашни тем и кончились: ибо более никогда уже не видал сего своего предмета.

Приехав из Шацка в оренбургскую деревню, куда приехала и мать его, прожил с нею там оставшее летнее время; а в исходе сентября отправила она его в Оренбург, по некоторым случившимся деревенским делам. На дороге, не доезжая Сорочинской крепости верст за 30, случилось с ним приключение, которое едва не лишило его жизни. Спускаясь с небольшого пригорка, переломилась под коляскою передняя ось. В рассуждении обширного проезда степных мест берут дорожные всегда оси с собою запасные. Он приказал подделывать оную; надев патронташ и взяв ружье, пошел по речке, тут протекающей, смотреть дичины. Увидел пару уток; но они не допустили, перелетев по той же самой речке, сели в луке. Он пошел за ними и, перешед маленький кустарник, увидел вдруг стадо диких свиней или кабанов с молодыми поросятами. Боров матерый, черношерстый, усмотря его, тотчас от табуна отделился. Глаза его как горящие угли заблистали, щетина на гриве дыбом поднялась, и из пасти белая пена потекла струею. Охотник, приметя опасность, хотел перескакнуть на другую сторону речки, ибо она была самая крошечная; но не успел он к ней подойти, как увидел кабана, к себе бегущего, и в тот же миг почувствовал себя брошенным на несколько шагов; а вскоча в беспамятстве на ноги, усмотрел мелькнувшую кровь на пене во рту у зверя, выпалил из ружья, имеющегося у него в руках, со взведенным курком, на поясовом прикладе. Вепрь пал, стремившийся к нему в другой раз, и как был уже очень близко, то заряд, хотя из мелкой утиной дроби, но, угодя ему прямо в сердце, поверг его бездыханна на землю. Победитель хотел подойти к врагу своему и осмотреть его рану; тогда же сам, почувствовав слабость, упал и взглянул на левую ногу, увидел икру почти совсем от берца оторванную и кровь ручьем текущую. Не могши далее идти к своей коляске, остался на месте, пока казаки, называемые в том краю гулёбщиками, или охотники, [26] ездящие по степям за кабанами, сайгами и прочими зверями, на него наехали и, узнав от него приключение, нашли людей с коляской, которые, подделав ось, давно дожидались и не знали где найти.

Нельзя в сем случае не признать чудесного покровительства Божия. Первое в том, что свирепый зверь не пересек страшными своими клыками берца у ноги и жил сухих близ лодышки, а отделил только почти с самого подколена одну от кости икру или мягкое мясо. Второе, что ружье, чрез которое был переброшен, упершись дулом в землю, не сделалось неспособным к выстрелу, ибо ложе хотя от ствола отломилось, но удержался приклад с замком по самые замочные винты на казенном шурупе; с затравки порох не ссыпался и произвел свое надлежащее действие. Третье, что без всякого прицеленья заряд попал в сердце зверя, иначе бы легкою раною он мог более рассвирепеть и довершить пагубу. Четвертое, что он не растерзал живота, а поразил только ногу. Но как бы то ни было, благодарение Промыслу, спасся от смерти и хотя был в Оренбурге недель с шесть болен, но пособиями губернатора князя Путятина вылечился; однако рана совершенно не затворялась целый год.

По наступлении срока отправился в Петербург к полку. Таким же образом вел свою жизнь как прежде, упражняяся тихонько от товарищей в чтениях книг и кропании стихов, стараясь научиться стихотворству из книги «О поэзии» 28, сочиненной господином Третьяковским, и из прочих авторов, как-то: гг. Ломоносова и Сумарокова. Но более ему других нравился по легкости слога помянутый господин Козловский, из которого и научился цезуре или разделению александрийского ямбического стиха на две половины. В сие время написал стансы, или песенку похвальную «Наташе», одной прекрасной солдатской дочери, в соседстве в казармах жившей, и отважился показать служившему унтер-офицером Сергею Васильевичу Неклюдову, которого через то и брата его Петра Васильевича Неклюдова, бывшего бомбандирским сержантом, приобрел приязнь, а прочих своих собратий похвалу 29. Тогда же шутошные, непристойные, сочиненные им стихи насчет одного капрала, которого жену любил полковой секретарь, бывший тогда в великой силе у подполковника графа Бутурлина, наделали ему хлопот и были причиной ненависти того секретаря, хотя он прежде его любил за нарисование весьма искусно пером печати с его гербом. Ибо один из офицеров, имея в кармане те стихи, подал их вместо приказа гранодерскому капитану порутчику Афремову, а тот рассказал другим офицерам, то и вышел из того по всему полку смех; за что господин полковой секретарь молодого стихотворца гнал и вычеркивал всегда из ротного списка, поданного к производству в чины, а по сей причине и служил он в капралах [27] четыре года, ведя вышеписанную скромную жизнь 30. Он стоял уже с своими братьями дворянами, упражняющимися в карточной игре и прочих шалостях, молодым людям свойственных; то и начал уже помалу в нравах своих развращаться.

В сем промежутке времени едва не случилась с ним внезапная страшная смерть. Ходил он по обыкновению в своем звании во все краулы, то в одном из оных в Зимнем каменном дворце, когда он еще внутри не весь был выстроен, и в той половине, где после был придворный театр, а ныне апартаменты вдовствующей императрицы Марии Федоровны, на верху в одном из самых вышних ярусов, были двои двери: одни в покой, в котором был пол, а другие в другой, в котором был пролом до самых нижних погребов, наполненных каменными обломками; и как по лености, не токмо офицеров, но и унтер-офицеров, приказано было ему ночью обойти все притоны 31 дозором, то он пошел, взяв фонарщика, или солдата, который нес фонарь, казанского дворянина знакомого себе, по фамилии Потапова. Бегая по многим лестницам, не дожидаясь освещения проходов, пришел наконец к вышеписанному месту и хотел стремление свое продолжать далее, но вдруг услышал голос Потапова, далеко на низу лестницы от него отставшего, который кричал: «Постойте, куды вы так бежите?». Он остановился и лишь только осветил фонарь, то и увидел себя на пороге или на краю самой той пропасти, о которой выше сказано. Один миг, и едва одни кости его остались бы на сем свете. Он перекрестился, воздал благодарение Богу за спасение жизни и пошел, куда было должно.

В сих годах, то есть в 1765 и в 1766 году, были два славные в Петербурге позорища, учрежденные императрицею, сколько для увеселения, столько и для славы народа. Первое — великолепный карусель, разделенный на четыре кадрили: на ассирийскую, турецкую, славянскую и римскую, где дамы на колесницах, а кавалеры на прекрасных конях, в блистательных уборах, показывали свое проворство метанием дротиков и стрельбою в цель из пистолетов. Подвигоположником был украшенный сединами фельдмаршал Миних, возвращенный тогда из ссылки 32. Другое — преузорочный под Красным Селом лагерь, в котором, как сказывали, около 50 тысяч конных и пеших собрано было войск для маневров пред государынею. Тогда в придворный театр впускаемы были без всякой платы одни классные обоего пола чины и гвардии унтер-офицеры; а низкие люди имели свой народный театр на Комиссариатской площади, а потом из карусельского здания, на месте, где ныне большой театр, на котором играли всякие фарсы и переведенные из Мольера комедии.

В один из сих годов, но помнится, только что осенью, случилась поносная смертная казнь на Петербургской стороне известному [28] Мировичу. Ему отрублена на эшафоте голова. Народ, стоявший на высотах домов и на мосту, необыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились 33. В то время, не знаю по какой надобности, государыня путешествовала по остзейским городам в Лифляндии, как-то: в Ригу, в Ревель и в прочих 34. Зимою объявлен поход ее величества в Москву 35. Державин, по рекомендации вышепомянутого Петра Васильевича Неклюдова, который пожалован около того времени в полковые секретари, пожалован в фурьеры и командирован, под начальством подпоручика Алексея Ивановича Лутовинова, на ямскую подставу для надзирания исправности наряженных лошадей, изготовленных для шествия императрицы и всего ее двора. Сей Лутовинов и старший его брат капитан-поручик Петр Иванович, хотя были умные и весьма расторопные в своей должности люди, но старший весьма развращенных нравов, которому последуя и младший нередко упражнялся в зазорных поступках и в неблагопристойной жизни, то есть в пьянстве, карточной игре и в обхождении с непотребными ямскими девками в известном по распутству селе, что ныне город, Валдаях; ибо младшего брата станция была в Яжелобицах, а старшего в Зимогорье в соседстве с Валдаями. Там проводили иногда целые ночи в кабаке, никого, однако, посторонних, кроме девок, не впущая. При всем том, хотя целую зиму, с ноября по последние числа марта, в таком распутстве провели, однако Державина со всеми принуждениями довести до того не могли, чтоб он когда-либо напился пьяным; да и вовсе не токмо вина, но пива и меду не пил; в карты же, однако, помалу играть начал, не оставляя упражняться, если только время дозволяло, и в стихотворстве. Тут первые написал правильные ямбические экзаметры на проезд государыни чрез реку того селения Мохость, в которой иногда находят прекрасный жемчуг 36. По проезде всего двора проехал кабинет-министр Адам Васильевич Олсуфьев, велев, сняв станции, следовать всем гвардейским командам к их полкам в Москву. Ему были принесены жалобы, а особливо на старшего Лутовинова в разных бесчинствах, а особливо в неотдаче ямщикам прогонных денег, которые получаемы были из кабинета и от проезжающих. Они были промотаны; но у меньшего Лутовинова, как возложено было получать и платить ямщикам те прогоны на унтер-офицера Державина, то он их, нимало не удерживая, всегда отдавал по рукам, кому следовало, и тем их сберег от постыдной растраты, а офицера своего от суда, которому старший брат подвергнут; разжалован был, наипаче за то, что когда спущены были со станциев команды, то поскакали опрометью в Москву, а особливо двое Лутовиновы. Приехав в село Подсолнечное, где [29] стоял капитан Николай Алексеевич Булгаков, которого почитали не за весьма разумного человека, требовали от него, будучи в шумстве, наскоро лошадей, но как лошади были в разгоне, то они, ему не веря, приказали их сыскивать по дворам; а как и там оных не находили, то многие буяны из солдат, желая угодить командирам, перебили в избах окошки и разломали ворота, то и вышла от сего озорничества жалоба и шум. Булгаков вступился за свою команду. Он и Лутовиновы, наговоря друг другу обидных и бранных слов, называя Булгакова дураком, разгорячились или, лучше сказать, вышли хмельные из рассудка, закричали своим командам: «К ружью!». Булгаков также своей. У каждого было по 25 человек, которые построились во фрунт; им приказано было заряжать ружья; но Державин, бегая между ими, будто для исполнения офицерских приказаний, запрещал тихонько, чтоб они только вид показывали, а в самом деле ружей не заряжали; и как было тогда ночное время, то офицеры того не приметили, а между тем подоспели лошади и наехали другие команды, а именно из Крестец капитан Голохвастов, то и успокоилось сие вздорное междоусобие.

В сие время досталось Державину при производстве в полку чрез чин подпрапорщика в каптенармусы, а генваря первого числа 1767 года в сержанты, ибо, при покровительстве полкового секретаря Неклюдова, его уже не обходили. С открытием весны государыня на судах по Волге шествовала в Казань. На сем пути, в сообществе своих приближенных господ, трудилась над переводом Мармонтелева «Велизария». Гвардия возвратилась в Петербург, а Державин на некоторое время отпросился для свидания с матерью и меньшим его братом, учившимся в гимназии при директорстве г. Каница, в Казань, где потом и в оренбургской деревне оставшую часть лета и осень в семействе своем прожил. Возвращаясь из отпуска, взял с собою и меньшего его брата из гимназии, которая была тогда под ведомством директора г. Капица.

Но, приехав в Москву и имев от матери поручение купить у господ Таптыковых на Вятке небольшую деревнишку душ 30, остановился, и как за чем-то совершение крепости остановилось, то отправил в Петербург меньшого брата, просил записать его в службу помянутого своего благодетеля, полкового секретаря Неклюдова, и себе на два месяца отсрочки, которую и получил, а брат записан в тот же Преображенский полк, но только по склонности его к математике в бомбардирскую роту. И как стоял он тогда у двоюродного своего брата господина Блудова, который и его двоюродный брат господин подпоручик Максимов, живши в одном с ним доме, завели его сперва в маленькую, а потом и в большую карточную игру, так что он проиграл данные ему от матери на покупку деревни деньги. Тогда забыл о сроке, хотел [30] проигранные деньги возвратить; но как не мог, то, заняв у него, Блудова, купил деревню на свое имя и ему оную, с присовокуплением материнского имения, хотя не имел на то и права, заложил. Попав в такую беду, ездил, так сказать, с отчаяния, день и ночь по трактирам искать игры. Спознакомился с игроками или лучше с прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам. Но благодарение Богу, что совесть или, лучше сказать, молитвы матери никогда его до того не допускали, чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали. Но когда и случалось быть в сообществе с обманщиками и самому обыгрывать на хитрости, как и его подобным образом обыгрывали, но никогда таковой, да и никакой выигрыш не служил ему впрок; следственно, он и не мог сердечно прилепиться к игре, а играл по нужде. Когда же не имел денег, то никогда в долг не играл, не занимал оных и не старался каким-либо переворотом отыгрываться или обманами, лжами и пустыми о заплате уверениями доставать деньги; но всегда содержал слово свое свято, соблюдал при всяком случае верность, справедливость и приязнь. Если же и случалось, что не на что не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водою и марал стихи при слабом иногда свете полушечной сальной свечки или при сиянии солнечном сквозь щелки затворенных ставней. Так проводил он несчастливые дни 37. А как он уже в такой распутной жизни просрочил более полугода, то помянутый его благодетель Неклюдов (отправляя еще секретарскую должность, хотя был уже и капитаном поручиком), видя, что он за сроком столь долго проживает в Москве, и слыша, что замотался, то, опасаясь, чтоб не погиб, ибо разжалован бы был по суду в армейские солдаты, сжалился над ним и без всякой его просьбы в ордере между прочими полковыми делами к капитану поручику московской команды Шишкову приписал, что когда сержант Державин явится, то причислить его к московской команде, который ордер (с сведения или без сведения об сей отсрочке, то неизвестно) майор Маслов подписал и был спасителем погибающего мотарыги. Он, став сим средством обеспеченным от несчастия, пробыл несколько еще месяцев в Москве, вел жизнь не лучше, как и прежде; а поелику жил он в помянутом доме Блудова с сказанным же его родственником Максимовым, то и случилось с ним несколько замечательных происшествий.

Первое. Хаживала к ним в дом в соседстве живущего приходского дьякона дочь, и в один вечер, когда она вышла из своего дома, отец или матерь, подозревая ее быть в гостях у соседей, упросили бутошников, чтоб ее подстерегли, когда от них выйдет. [31] Люди их и Блудова увидели, что бутошники позаугольно кого-то дожидаются; спросили их; они отвечали грубо, то вышла брань, а потом драка; а как с двора сбежалось людей более, нежели подзорщиков было, то первые последних и поколотили. С досады за таковую неудачу и чтоб отмстить, залегли они в крапиве на ограде церковной, чрез которую должна была проходить несчастная грация. Ее подхватили, отец и мать мучили плетью и, по научению полицейских, велели ей сказать, что была у сержанта Державина. Довольно сего было для крючков, чтобы прицепиться. На другой день, когда он часу пополудни в первом ехал из Вотчинной коллегии, где был по своим делам, в карете четвернею, и лишь приближился только к своим воротам, то вдруг ударили в трещотки, окружили карету бутошники, схватив лошадей под уздцы, и, не объявя ничего, повезли чрез всю Москву в полицию. Там посадили его с прочими арестантами под краул. В таком положении провел он сутки. На другой день поутру ввели в судейскую. Судьи зачали спрашивать и домогаться, чтоб он признался в зазорном с девкою обхождении и на ней женился; но как никаких доказательств, ни письменных, ни свидетельских, не могли представить на взводимое на него преступление, то, проволочив, однако, с неделю, должны были с стыдом выпустить, сообща, однако, за известие в полковую канцелярию, где таковому безумству и наглости алгвазилов дивились и смеялись. Вот каковы в то время были полиция и судьи!

Второе. Познакомился с ним в трактирах по игре некто, хотя по роду благородный, знатной фамилии, но по поступкам самый подлый человек, который содержался в юстиции за подделку векселей и закладных на весьма большую сумму и подставление по себе в поручительство подложной матери, который имел за собою в замужестве прекрасную иностранку, которая торговала своими прелестями. В нее влюбился некто приезжий пензенский молодой дворянин, слабый по уму, но довольно достаточный по имуществу. Она, с ведома, как после открылось, мужа, с ним коротко обращалась и его без милости обирала, так что он заложил свое и материнское имение и лишился самых необходимо нужных ему вещей. А как сей дворянин был с Державиным хороший приятель, то и сжалился он на его несчастье. Вследствие чего, будучи в один день в компании с мужем, слегка дал ему почувствовать поведение жены. Муж старался прикрыть ее и оправдать себя своим неведением; и хотя тогда прекратил разговор шутками, но запечатлел на сердце своем на него злобу за такое чистосердечное остережение. Он, спустя некоторое время, позвал его в гости к себе на квартиру жены и под вечер намерен был поколотить, а может быть и убить; ибо, когда Державин вошел в покои, то увидел за ширмами двух сидящих незнакомых, а третьего лежащего на постели офицера, [32] которого раз видел в трактире игравшего несчастно на бильярде; ибо его на поддельные шары обыгрывали, что он шуткой и заметил офицеру. Хозяин, приняв гостя сначала ласково, зачал его помалу в разговорах горячить противоречиями, потом привязываться к словам, напоминая прежде слышанные им, относя их к обиде его и жены; но как гость опровергал сильными возражениями свое невинное чистосердечие, то умышленник и начал кивать головой сидящим за ширмами и лежащему на постели, давая им знать, чтоб они начинали свое дело. Против всякого чаяния лежащий сказал: «Нет, брат, он прав, а ты виноват, и ежели кто из вас тронет его волосом, то я вступлюсь за него и переломаю вам руки и ноги»; ибо был он молодец, приземистый борец, всех проворнее и сильнее и имел подле себя арясину, то хозяин и все прочие соумышленники удивились и опешили. Это был господин землемер, недавно приехавший из Саратова, поручик Петр Алексеевич Гасвицкой, который с того времени сделался Державину другом.

Третье. Помянутый сродственник господина Блудова Максимов, живший с ним в одном доме, имел в Москве великое знакомство, а особливо с сенатскими чиновниками; ибо имел по сему правительству дела. Он имел свои деревни в тогдашней Пензенской губернии, близь села Малыковки, что ныне город Вольск. К нему хаживал той волости экономический крестьянин Иван Серебряков, содержавшийся в Сыскном приказе по поводу подаванного им проекта императору Петру Третьему о населении выходящими из Польши раскольниками на местах пустопорожних, лежащих по реке Иргизу, впадающей в реку Волгу. Поелику же он, Серебряков, и к нему приставленные начальники тот проект и сделанную по оному им от правительства доверенность употребили во зло, принимая всякого рода и господских людей вместо польских выходцев, давали им для поселения по Иргизу билеты; то и было о том следствие, а он до окончания оного и решительного о нем приговора содержался в том Приказе. Известно же было из манифеста о Турецкой войне, что запорожские козаки под предводительством атаманов их Железняка и Черняя разграбили Польскую Украину и разорили за Днепром турецкую слободу Балту, от чего война началась; то и велено было выступившим в поход войскам тех запорожцев переловить и послать в Сибирь, что и исполнил граф Петр Александрович Румянцев. По приводе в Москву некоторых из тех разбойников и главных их предводителей Железняка и Черняя, последний занемог или притворился больным, то до выздоровления и посажен в тот же Сыскной приказ, где содержался Серебряков; и как они сидели в одном покое, то между разговорами рассказал Черняй Серебрякову о награбленном с его артелью богатстве, а может быть и с прикрасою, что ямы наполнены ими, покрытые землею, серебряной посудой и пушки жемчугом и червонцами. [33]

У Серебрякова на сие сокровище разгорелись зубы. Сообщил он сие сведение вышесказанному Блудова родственнику, живущему в одном с Державиным доме, и прельстил его своими рассказами. Сей или оба они вознамерились воспользоваться сим богатством. Для чего Серебряков, выпрашиваясь из-под караула, нередко хаживал к нему, и Державин его у него несколько раз видал; но никак не участвовал в их умысле, тем паче что они, желая одни обогатиться, никогда и не приглашали его к тому. А как им нельзя было без сообщников сильнейших произвести в действие сего своего предприятия, то и пригласил сказанной родственник к сему промыслу довольно значущих чиновных людей из господ сенатских и прочих благородных людей своих приятелей, чрез коих бы высвободить Черняя и Серебрякова из тюрьмы. Они это сделали таким образом: составили подложный вексель на Черняя, по которому произвели взыскание, и как находился такой закон, по коему должно было из всех правительств по требованиям посылать в магистрат колодников для уплаты их долгов их заимодавцам, а из магистрата дозволялось отпускать их в баню, в церковь и к родственникам под присмотром — сего довольно крючкотворцам. Черняй отпущен в баню под надзиранием одного гарнизонного солдата; на Царициной площади отбит незнаемыми людьми; а Серебрякова выпросил под свое поручительство помянутый господина Блудова родственник. Сия побочная история введена здесь для того, что после откроется оной связь с комиссией, по возмущению Пугачева бывшей, в которой употреблен был Державин.

Наконец, кратко сказать, он, проживая в Москве с знакомыми такового разбора людьми, чрезвычайно наскучил или, лучше сказать, возгнушавшись сам собою, взял у приятеля матери своей 50 руб., который прошен был от нее ссудить в крайней его нужде, бросился опрометью в сани и поскакал без оглядок в Петербург. Сие было в марте месяце 1770 года, когда уже началось открываться в Москве моровое поветрие. В Твери удержал было его некто из прежних его приятелей, человек распутной жизни, но кое-как от него отделался, издержав все свои денжонки. На дороге занял у едущего из Астрахани садового ученика с виноградными к двору лозами 50 руб. и те в новгородском трактире проиграл. Остался у него только рубль один крестовик, полученный им от матери, который он во все течение своей жизни сберег. Подъезжая к Петербургу в 1770 году, как уже тогда моровое поветрие распространялось, нашел на Ижоре или Тосне заставу карантинную, на которой должно было прожить две недели. Это показалось долго; да и жить за неимением денег было нечем, то старался упросить карантинного начальника о скорейшем пропуске, доказывая, что он человек небогатый, платья у него никакого нет, которое бы окуривать и проветривать должно было; но как был у него один [34] сундук с бумагами, то и находили его препятствием; он, чтобы избавиться от оного, сжег при караульных со всем тем, что в нем ни было, и, преобратя бумаги в пепел, принес на жертву Плутону все, что во всю молодость свою чрез 20 почти лет намарал, как-то: переводы с немецкого языка и свои собственные сочинения в прозе и в стихах. Хороши ли они или дурны были, того теперь сказать не можно; но из близких его приятелей кто читал, а особливо «Христианина в уединении» Захария, весьма хвалили 38.

Приехав, как выше сказано, в Петербург с одним рублем, благословением матери, занял на прожиток 80 рублей у Григорья Никифоровича Киселева, давнишнего своего приятеля, казанского помещика, с которым учились вместе в гимназии, служили в полку и гуляли на подставах. Тут брата своего застал уже бомбардиром, или мушкетерским капралом, но больным в чахотке, что, быв на ученье, от усильного поворачивания пушки надорвался, вспотел и, пошед домой, простудился, отчего пришла сперва лихорадка, от которой лечился известным славным шарлатаном Ерофеичем, вылечившим графа Алексея Григорьевича Орлова от весьма опасной болезни, от которого все лучшие доктора отказались. Выпив несколько приемов настоянного с какими-то кореньями питья, стал кашлять кровью и получил вышеобъявленную неизлечимую болезнь. Видя его весьма в короткое время иссохнувшим, отпросил в отпуск к матери в Казань, где он под ее призором, более 20 лет от рождения своего, кончил жизнь и погребен на Проломной улице, у церкви Вознесения Господня.

Оставшись после брата, на занятые у Киселева деньги выиграл сотни две рублей у помянутого выше господина Протасова, заплатил долг и пробавлялся кое-как, имея наиболее обхождение с ним, с Петром Васильевичем Неклюдовым и с капитаном Александром Васильевичем Толстым, у которого тогда и в 10-й роте находился. Сии трое честные и почтенные люди его крайне полюбили за некоторые его способности, что он изрядно рисовал или, лучше сказать, копировал пером с гравированных славнейших мастеров эстампов так искусно, что с печатными не можно было узнать рисованных им картин. Более же всего нравился он им за некоторое искусство в составлении всякого рода писем. Писанные им к императрице, для всякого рода людей притесненных, обиженных и бедных всегда имели желаемый успех и извлекали у нее щедроты. Случалось, обработывал он приказные и полковые дела, и доклады иногда к престолу, и любовные письма для Неклюдова, когда влюблен был в девицу Ивашеву, на которой после и женился, хотя отец сперва тому и противился.

В 1771 году переведен в 16-ю роту, в которой отправлял фельдфебельскую должность в самой ее точности и исправности; так что, когда назначен был в том лете лагерь под Красным Кабачком, то капитан Василей Васильевич Корсаков, никогда [35] не служивший в армии и нимало не сведущий военных движений, возложил все свое упование на фельдфебеля, ибо и офицеры были столько же сведущи в том, как и он, или по крайней мере люди изнеженные или ленивые, что не хотели заниматься своею должностью: такова была тогда служба; но, как и он ничего не знал, и не знали, как в лагерь вступить, то и принужден был у солдат, недавно написанных в гвардию из армейских полков, учиться, а чтоб не стыдно было, то, вставая на заре, собирал роту и, расставя колья, назначал им лагерные улицы и входы и вводил в них повзводно или пошеренжно людей. А как лагерь благополучно отстояли и на полковом смотре никакого беспорядку не случилось, то и более заслужил уважения от всех офицеров и унтер-офицеров, которые избрали его в хозяины и препоручили сложенную ими компаньонскую сумму. По выходе из лагеря, в сентябре, как надобно было к приближающемуся новому году аттестовать из унтер-офицеров в офицеры, что тогда происходило чрез собрание ротных командиров и прочих офицеров, то нельзя было не отдать справедливости по службе, по поведению и по честности фельдфебелю.

Однако же полковой адъютант Желтухин, имея меньшого брата сержантом, младшим Державина, за которым ему не могло достаться в офицеры, и желая как можно натянуть, придирался всячески к фельдфебелю и в один раз, что минуту после его приезду на полковой двор пришел за приказом, поставил его под ружье, желая тем представить его неисправным в должности и обнесть у майора Маслова, которого он был любимец и делал из него, что хотел, который уже был направлен, что Державина за бедностью в гвардии офицеры не производить, а выпустить в армейские офицеры. Однако же, как офицеры знали его способности, а особливо помянутые Неклюдов, Протасов и Толстой, которые были уже капитанами из лучших и майором уважаемы, наотрез в собрании сказали, что ежели Державин не аттестуется, то они никого других аттестовать не могут.

И так он в начале 1772 года, генваря 1-го дня, произведен гвардии прапорщиком в ту же 16-ю роту, в которой служил фельдфебелем. В самом деле, бедность его великим была препятствием носить звание гвардии офицера с пристойностью; особливо тогда более даже, нежели ныне, предпочитались блеск богатства и знатность, нежели скромные достоинства и ревность к службе. Но как бы то ни было, ссудою из полку сукна, позументу и прочих вещей на счет жалованья (ибо тогда из полковой экономической суммы всегда комиссаром запасалось оных довольное количество) обмундировался он; продав сержантский мундир, купил аглинские сапоги и, небольшую заняв сумму и ветхую каретишку в долг у господ Окуневых, исправился всем нужным. Жил он тогда [36] в маленьких деревянных покойниках на Литейной, в доме господина Удолова, хотя бедно, однако же порядочно, устраняясь от всякого развратного сообщества; ибо имел любовную связь с одной хороших нравов и благородного поведения дамой. Как был очень к ней привязан, а она не отпускала его от себя уклоняться в дурное знакомство, то и исправлял он помалу свое поведение; обращался между тем, где случай дозволял, с честными людьми и в игре, по необходимости для прожитку, но благопристойно 39. Из офицеров приязнь его тогда была наиболее с поручиком Алексеем Николаевичем Масловым, который также имел интригу с одною довольно чиновною дамою. Сей Маслов был человек довольно умный, честный и с нарочитыми в словесности, а особливо во французском языке, сведениями; но при всем том ветреный и мот, который ввел Державина в большие хлопоты, как о том ниже увидим.

В сем году около осени случилось замечательное происшествие. В один год, помнится, в июле месяце, отдан приказ, чтоб выводить роты на большое парадное место в три часа поутру. Прапорщик Державин приехал на ротный плац в назначенное время. К удивлению, не нашел там не токмо капитана, но никого из офицеров, кроме рядовых и унтер-офицеров; фельдфебель отрепортовал ему, что все больны. Итак, когда пришла пора, он должен вести один людей на полковое парадное место. Там нашел майора Маслова, и прочие роты начали собираться. Когда построились, сказано было: «К ноге положи!» — и ученья никакого не было. Таким образом прождали с 3 часов до 9-го часа в великом безмолвии, недоумевая, что бы это значило. Наконец, от стороны слобод, что на Песках, услышали звук цепей. Потом показались взводы солдат в синих мундирах. Это была сенатская рота. Приказано было полку сделать каре, в который, к ужасу всех, введен в изнуренном виде и бледный унтер-офицер Оловянишников и с ним 12 человек лучших гранодер. Прочтен указ императрицы и приговор преступников. Они умышляли на ее жизнь. Им учинена торговая казнь; одели в рогожное рубище и тут же, посажав в подвезенные кибитки, отвезли в ссылку в Сибирь. Жалко было и ужасно видеть терзание их катом, но ужаснее того мысль, как мог благородный человек навлечь на себя такое бедствие. Однако же таковых умышлений на императрицу было не одно сие (окромя возмущения злодея Пугачева, которое будет ниже несколько обстоятельнее описано, потому что в усмирении оного участвовал и Державин), и именно гласные, не говоря о не вышедших наружу: скоро по коронации в Москве Хрущевы и Жилинский; по возвращении в Петербург Озеровский и Жилинский; первые ошельмованы на эшафоте переломлением шпаг и разосланы на житье по их деревням, вторые — в каторжную работу в Сибирь, а пугачевский успокоен с большим кровопролитием в междоусобной брани. [37]


Комментарии

19. В оригинале: «Глава II».

20. Академик Чемезов (†1763), оставивший несколько превосходных эстампов, славился еще необыкновенным, самоучкою приобретенным искусством рисовать пером.

21. «Он принужден был пойти на хлеб к семейному солдату: это значило иметь с хозяином общий обед и ужин за условленную цену и жить с ним в одной светлице, разделенной перегородкою. Солдатские жены, видя его часто с пером или за книгою, возымели к нему особенное уважение и стали поручать ему писать грамотки к отсутствующим родным своим. Он служил им несколько месяцев бескорыстно пером своим, но потом сделал им предложение, чтоб они за его им услуги уговорили мужей своих отправлять в очередь его ротную службу: стоять за него на ротном дворе в карауле, ходить за провиантом, разгребать снег около съезжей или усыпать песком учебную площадку. И жены и мужья на то согласились» (Из «Записок» И. И. Дмитриева).

22. Арест П. Б. Пассека, как известно, послужил главным поводом к ускорению катастрофы, заставив торопиться приверженцев Екатерины.

23. Это теперешний Зимний дворец; старый, о котором упомянуто выше, занимал все пространство на Невском проспекте между нынешними Полицейским мостом и Большою Морскою, по левой руке, едучи от Невского монастыря.

24. Через двадцать лет Державин вспоминал этот день и в обращении к Рафаелю просил его так изобразить ему Фелицу:

Одень в доспехи, в брони златы
И в мужество ея красы;
Чтоб шлем блистал на ней пернатый,
Зефиры веяли власы;
Чтоб конь под ней главой крутился,
И бурно бразды опенял;
Чтоб Норд седый ей удивился,
И обладать собой избрал.

(Шестая строфа в пьесе: «Изображение Фелицы»).

25. Кн. Федор Алексеевич Козловский, воспитанник Московского университета и один из образованнейших людей того времени, позднее принимавший участие в Комиссии о сочинении нового уложения. Он много переводил для театра, оставил оригинальную комедию «Одолжавший любовник» и несколько неконченных пьес и мелких стихотворений, рассеянных по журналам. Екатерина посылала его к Вольтеру с письмом и портретом своим. От него ждали многого; но ранняя кончина, 1770 г. (он взлетел на воздух вместе с кораблем «Евстафием» в Чесменской битве) не дала ему исполнить этих ожиданий. Ниже Державин говорит, что сочинения кн. Козловского служили для него образцом в первоначальных его опытах.

26. Майков (1723-1778), бригадир и прокурор Военной коллегии, известный сочинитель «Елисея, или Раздраженного Вакха».

27. Может быть, свою неконченную «Сумбеку», которая, по словам Новикова (в Словаре), должна была доставить сочинителю бессмертную славу.

28. Вероятно, Державин разумеет здесь сочинение Третьяковского: «Способ к сложению российских стихов».

29. Первые литературные опыты Державина были сожжены им при проезде через карантинную заставу, о чем сам он ниже рассказывает. «То бы мог отгадать, какой был первый опыт творца «Водопада»? — переложение в стихи или, лучше сказать, на рифмы площадных прибасок на счет каждого гвардейского полка! Потом он обратился уже к высшему рифмованию и переложил в стихи несколько начальных страниц «Телемака», с русского перевода. Когда же узнал правила поэзии, то взял в образец Ломоносова, между тем читал в оригинале Геллетра и Гагедорна». (Из «Записок» И. И. Дмитриева).

30. Здесь место привести следующий отрывок из «Записок» Дмитриева: «Я иду с ним (Державиным, который уже был статс-секретарем) по невской набережной. «Чей это великолепный дом?» — спрашивает он меня, проходя мимо дома принцессы Борятинской Голштейн-Бек. Я сказываю. «Да она в Италии, кто же теперь занимает его?» — «Нанял Иван Петрович Осокин». — «Осокин! — подхватил он. — Зайдем, зайдем к нему...» — и с этим словом, не ожидая моего согласия, поворотил на двор и уже всходит на лестницу. Мне легко было за ним последовать, ибо я давно был знаком с Осокиным. Хозяин изумился, оторопел, увидя у себя нового вельможу, с которым уже несколько лет нигде не встречался. Державин бросается целовать его, напоминает ему об их молодости, об старинном знакомстве. Хозяин же только с почтительным молчанием или с короткими ответами кланяется и подносит нам кубки шампанского. Чрез полчаса мы с ним расстались, и вот развязка внезапного нашего посещения.

Отец Осокина имел суконную фабрику в Казани; сын его в молодых летах, по каким-то домашним делам, жил в Петербурге. По склонности своей к чтению русских книг, он познакомился с именитыми того времени словесниками: с пиитою и филологом Тредьяковским, с прозаистом Кирьяком Кондратовичем и их учениками. Он заводил для них пирушки, приглашая всякий раз и земляка своего Державина, который был тогда еще капралом. Кондратович привозил иногда и дочь свою. Она восхищала хозяина и гостей игрою на гуслях и была душою беседы. Молодой Осокин и сам стихотворствовал. Я читал его пастушескую песню, отысканную добрым Державиным в своих бумагах. Поэт, рассказывая мне на обратном пути об старинном своем знакомстве, не позабыл прибавить, что Осокин тогда помогал ему в нуждах и часто ссужал его деньгами».

31. То есть те места, где стояли караулы.

32. Карусель этот или турнир был дан 14 июля 1766 года. Граф Миних был главным судьею, то есть раздавал призы, произносил приветственные речи и пр. Кадрили, из которых одну Державин неверно называет ассирийской вместо индейской, представляли собою четыре народа. Праздник этот, по всему вероятию, придуман гр. Орловыми либо в угоду им: Орловы пользовались тогда особенною силою при дворе и были отличные наездники. В «Записках о жизни Бибикова» (стр. 68) сказано, что Екатерина «назначила сии великолепные игры в намерении несколько отвлечь всеобщее внимание от неудовольствия и впечатлений, произведенных нещастной участью и бедственной кончиной бывшего императора Ивана Антоновича и казнью Мировича и его сообщников».

33. Мирович казнен 15 сентября 1764 года. В «Записках» Порошина, стр. 15: «Когда о совершившейся 15-го числа сего месяца над бунтовщиком Мировичем казни изволил Его высочество (В. кн. Павел Петрович) услышать, то опочивал ночью весьма худо»; стр. 53: «Гр. Александр Сергеевич Строганов рассказывал, с какой твердостью и с каким благоговением злодей сей приступай к смерти. Его Превосходительство Никита Иванович (Панин) изволил сказывать о смешных и нелепых обещаниях, которые он, Мирович, делал Святым угодникам, если намерение его кончится удачно».

34. Екатерина путешествовала по Остзейскому краю летом 1764 года.

35. Отъезд из Петербурга в Москву по делам Нового Уложения был 7 февраля 1767 года. Вообще числовые показания у Державина перепутаны, потому что он писал на память.

36. Стихов этих не сохранилось.

37. Примечание Державина: «В сие время, то есть в 1767 году, открыта в Москве государыней депутатская Законодательная Комиссия, в которую собраны были со всей империи разные народы для подачи своих голосов. Императрица возвратилась в Петербург, и Комиссия за нею в сию резиденцию взята. Державин, быв сержантом, был в ней сочинителем, но не долго, ибо мать, на короткое время, по нуждам своим, вызвала его в отпуск. В короткое после того время, помнится в начале 1768 года, открылась Турецкая война, и депутаты распущены. Комиссия же в небольшом числе письмоводцев осталась в ведомстве генерал-прокурора». Уверяют, что труды этого знаменитого собрания все же не пропали даром и что в позднейших своих указах и законах Екатерина постоянно справлялась и соображалась с письменными голосами и мнениями бывших депутатов («Записки о жизни Бибикова»).

38. Тут же, конечно, сожжены были и стихи его на Сумарокова, написанные в начале 1770 года, когда происходила известная ссора Сумарокова с театральной дирекцией и московским главнокомандующим гр. Салтыковым. Раздраженный трагик написал эпиграмму на москвичей. Державин пародировал ее, распустил свои стихи по городу, и, между тем как Сумароков отыскивал сочинителя, тот ездил к нему, даже обедал у него и забавлялся его исступлением («Записки» Дмитриева). Собственно к этому времени, то есть по переезде в Петербург, относятся первые сохранив небольших пьес:

1. «Объявление в любви». II, 112 (ссылки на смирдинское издание 1831 г., в 2 частях).

2. «Пламиде». II, 113.

3. «Нине» (из Клопштока). II, 114.

4. «Всемиле». II, 115.

5. «Из Сафа» (по переложению Буало). II, 143.

Все они любовного содержания; во второй и третьей уже видны приемы истинного таланта. Тогдашнюю жизнь свою Державин вспоминал потом в следующих стихах:

Бывало под чужим нарядом,
С красоткой чернобровой рядом,
Иль с беленькой, сидя со мной,
Ты в шашки, то в картеж играешь,
Прекрасною твоей рукой
Туза червонного вскрываешь,
Сердечной твой тем кажешь взгляд,
Я к крале короля бросаю,
И ферзь к ладье я придвигаю,
Даю марьяж, иль шах и мат.

(Из пьесы «Счастье», 19 строфа).

39. К этому 1772 году относятся три пьесы Державина:

6. Первая его торжественная ода: «На победы Екатерины II над Турками». I. 700 сухая и напыщенная.

7. Стихотворение «Пени». II. 144 написанное по просьбе одной дамы к изменившему ей другу (тоже слабое).

8. Переведенное с немецкого сочинение Овидия: «Ироида, или Письмо Вивлиды к Кавну». Последняя пьеса напечатана во второй части петерб. журнала «Старина и Новизна», изд. В. Рубана. (См. статью Я. К. Грота во 2 № «Современника» 1843 года. Стр. 132).

Текст воспроизведен по изданию: Г. Р. Державин. Записки. М. Мысль. 2000

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.