ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО.

(Записанные деньщиком его Нартовым. См. № 4 Москвитянина)

(Продолжение).

45.

После первой неудачном осады города Нарвы, Государь Петр Первый будучи в Москве и прилагая попечение о наборе войск, и о снаряжении их аммунициею и орудиями, имел недостаток в пушках; сего ради для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам, которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских сокровищей, в золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном народе поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепие церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом. — Не видя иного способа, чтоб сделать скорый оборот в вооружению себя против неприятеля, ибо к собиранию с государства податей требовалось долго времяни с отягощением народным, и не приступая еще к исполнению такой мысли, находился Государь в задумчивости, и целы я сутки никого к себе не допускал. Колико Меньщиков ни был любим, не смел однакож являться тогда к нему. Тем менее прочие боляре, понеже запрещено было допускать, да и не желал Его Величество им о том намерении объявлять. Князь Ромадановский, хотя, впрочем, и был прилеплен к старинным обычаям, однако любил Государя, и верен был ему паче [326] многих прочих, а по сему не только носил от Монарха отличную милость, да и был от него почтен. Узнавши он о сокрушении и уединении Его Величества, отважился идти к нему, чтоб посоветовать с ним, каким бы образом смутному состоянию помочь. Стража, стоявшая у дверей чертогов царских, ведая, коликую Князь имел доверенность, не смела его остановить, ибо все боялись того, что он за воспящение ему входа, велит по полномочию своему их лишить живота, не спрашивая о том Государя; таким образом вошел прямо, и видя Петра Первого по комнате в глубокой задумчивости в зад и в перед ходящего, остановился и посмотрел на него; но Государь его не примечал. Князь решился идти ему навстречу, и с ним столкнулся. Его Величество пасмурным взором взглянул на него, и аки бы удивляющимся его нечаянному приходу, опамятовавшись спросил: «как ты дядя (так его Государь иногда называл) сюда забрел? разве не сказано тебе, что не велено пускать?»

— Других, может быть, а не меня, — отвечал Ромадановский. — Меня и родитель твой Царь Алексей Михайлович без доклада к себе пускал; ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил; — ктож в несгоде печься будет о тебе, как не я? полно крушиться, скажи, о чем целые сутки думаешь? Царь, отец твой, и Царица, мать твоя, наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе подобает вместе, а не одному! — «Полно, дядя, — сказал Государь, — пустое молоть; какой совет, когда в казне денег нет, когда войско ни чем не снабдено и артиллерии нет, а сие потребно скоро». Потом начал опять ходить и предаваться размышлениям. Князь Ромадановский, видя царское отчаяние, остановил его паки и говорил сердито: — долгая дума, большая скорбь, полно крушиться, открой думу свою, какой к тому находишь способ, авось-либо верный твой слуга промыслит полезное. — Его Величество зная, что сей достойный муж всегда был блюститель верности и правды, объявлял [327] ему тайность свою так: «чтоб иметь артиллерию, для которой нет меди, думаю я по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон; перелив их в пушки, загремлю ими против Шведов полезным отечеству звуком». — Добро мнишь, Петр Алексеевич, а о деньгах как же? — «Так чтоб в монастырях и церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить и натиснить из него деньги». — На сие нет моего совета; народ и духовенство станут роптать и почтут грабежом святыни. — «О народе я так не мню, для того, что я не разоряю налогами подданных, и защищаю отечество от врага; а прочим зажму рот болтать, лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников». — Не все так здраво думают, Петр Алексеевич, сие дело щекотно, должно придумать иное. — «Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без них войско с холоду и голоду умрет! теперь инова средства нет». — А я так знаю, что есть, и что Бог тебе пошлет; только, сколько надобно? — «На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу». — Не можно ли по менее, — отвечал Князь голосом надежным, — так я тебе промышлю. — К сему слову Государь пристав с веселым уже видом, начал убеждать Ромадановского, чтоб он скорее ему тайность сию объявил, ибо знал, что он лгать не любил. — Не скажу, а услужу, успокойся, довольно того, что я помощь государству в такой крайности учинить должен. — При сем когда наступила уже ночь, хотел было Ромадановский идти от него прочь, но Петр Великий обнял его, просил неотступно, чтоб он долее не думал, открыл бы ему сие, и уверил бы, когда получить деньги, не выпуская его из своих рук. Князь, видя, что уже ему никак отделаться было не можно, сказал: жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так, поедем теперь, но не бери с собою никово. — [328] Обрадованный Государь и аки бы вновь от сего переродившийся, следовал за ним; поехали они обще из Преображенска в Кремль: прибыли в Тайный Приказ, над которым был Князь Ромадановский Главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой кроме сторожа никого не было. Князь приказывал ему отдвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги; дряхлый и престарелый сторож трудился, не доставало его силы, принялся помогать ему сам Государь, шкап был отдвинут, появилась железная дверь. Любопытство Монаршее умножалось. Ромадановский приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал се с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, при чем свечу держал Его Величество. Потом вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь, замок заржавел (понеже лет с двадцать отпираем не был), и про что никто кроме Князя и сторожа не ведал, ибо не токмо переставлять шкап на иное место, да и любопытствовать о сем под лишением живота подчиненным запрещено было со времян Царя Алексея Михайловича, под видом тем, якобы в находящихся за оным шкапом палатах хранились тайные дела. Потом Государь пытался отворять сам, но не мог; послали сторожа сыскать лом и топор, принялись все трое работать, наконец чрез силу свою великую ломом Монарх дверь отшиб. При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивленно увидел Его Величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег, и Голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину, и на которых находилось в средине начеканенное Московское клеймо для того, чтоб они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, протчей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй, которые либо моль поела, или сгнили. [329] А как Государь смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: «дядя! это все сгнило», то Князь отвечал: да не пропало. По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но Князь его не пустя остановил и сказал: — Петр Алексеевич! полно с тебя теперь и этова; будет время, так отдам и достальное. Возьми это, и не трогая монастырского, вели наковать себе денег. — Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища, и спрашивал: каким образом без сведении братей и сестры его Софии, по сию пору сие оставалось. — Таким образом, отвечал Ромадановский: когда родитель твой Царь Алексей Михайлович в разные времяна отъезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь все твое. — «Зело благодарен тебе, дядя! я верности твоей никогда не забуду». В самом деле сие помогло толико, что напечатанными из сего деньгами, не только войски всем потребным снабдены были, но и войну беспрепятственно продолжать было можно. Перелитые же колокола доставили довольное число пушек. Сия-то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к Князю Ромадановскому, что он пред всеми прочими вельможами Князя Ромадановского, которому отменное почтение Монарх оказывал и доверенность, более любил.

46.

В 1702 году Генерал Фельдмаршал Шереметьев разбив Шведского Генерала Шлиппенбаха войско, одержал над ним победу, с получением м [330] пленных, знамен, и всей тяжелой артиллерии, и принудил Шлиппенбаха с достальным войском отступить к Пернову. Царь Петр, получив о сей победе известие, сказал: «благодарение Богу! наконец достигли мы до того, что Шведов уже побеждаем».

47.

По взятии от Шведов Митавы, когда Российские войски вошли в город, и увидели в главной церкви под сводом, где погребены тела Герцогов Курляндских, что тела их из гробов выброшены и ограблены, то остановясь, прежний караул Шведский оставили, призвали Полковника Шведского и Комменданта Кнорринга, которого обличив святотатством гробниц и храма, взяли от него и от жителей сего города письменное свидетельство, что сие учинено его товарищами; Государь ужаснувшись такому беззаконию, повелел сие свидетельство обнаружить, чтоб знали бесчеловечие Шведских солдат, и чтоб таким зверством после напрасно Россиян не бесчестили, сказав притом сие: «Шведская алчность не дает и мертвым костям покоя; не довольствуяся грабежем на земле, грабят и под землею».

48.

Генерал-Майор Князь Голицын одержав над Шведским Генерал-Майором Розеном под Добрым близь реки Напы знатную победу, спрошен был Петром Великим: «скажи, чем тебя наградить?» — На что он отвечал: Всемилостивейший Государь! простите Князя Репнина, (который впал не за долго пред сим в немилость Государскую). «Как! сказал Государь, разве ты забыл, что Репнин твой враг?» Знаю, говорил Голицын, и для того Вашего Величества о помиловании его прошу. На сие Петр Великий отвечал: «великодушие твое похвально, заслуга твоя достойна награды, я для тебя его прощаю». Но сверх [331] того Князю Голицыну пожаловал орден Святого Апостола Андрея.

Князь Голицын приобрел при сем случае, сугубую славу как храбростию, так и великодушием, а Государь показал, сколь умеет он воздавать подданному за его заслуги.

49.

Его Величество, получа от Генерал-Фельдцейхмейстера Брюса письмо, которое прочитав, весело сказал: «благодарю Бога, из Нейштата благоприятны ветры к нам дуют». После сего встав пошел с таким известием к Императрице.

50.

Разговаривая Государь о бесчеловечных поступках Шведов при Нарве, сказал: «Герои знамениты великодушием, а звери лютостию. В Шведах первого нет, но последнее везде явно».

51.

Государь, возвратясь из Сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил:

«Когда б послушны были в добре так упрямцы, когда послушна мне Лизета, (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой; знать в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство».

52.

Рассматривая с Брюсом проэкты укрепления крепостей, мысли свои о сем Государь объяснял так: «правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у Европейцов не на долго. Победу решит военное искусство и храбрость полководцев, и неустрашимость солдат. Грудь их защита и крепость отечеству. Сидеть за стеною удобно против Азиатцев». [332]

53.

«Отпиши, Макаров, к Астраханскому Губернатору, чтоб впредь лишнего о ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать он забыл, что я многоглаголивых вралей не люблю; у меня и без того хлопот много; или велю ему писать к Князю Ромадановскому, так он за болтание его проучит».

54.

«Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам».

55.

«Съезди, Мурзин, к Князю Цесарю, чтоб пожаловал к нам хлеба кушать. Мы и прочие милостию Его Царского Величества довольны. Он повысил нас чинами».

Надлежит знать, что Государь за морскую у Гангута баталию, объявлен был от Князя Цесаря Ромадановского в рассуждении верно-оказанныя и храбрыя службы Вице-Адмиралом.

56.

Государю предлагаема была для забавы в одно время в Польше от Магнатов охота за зверями, на что он отвечал им благодарствуя: «довольно охоты той, чтоб гоняться и за Шведами».

57.

О писанин Указов Петр Великий говорил Макарову в токарной:

«Надлежит законы и указы писать ясно, чтоб их не перетолковать. Правды в людях мало, а коварства много. Под них такие же подкопы чинят, как и под фортециею».

58.

При строении Кронштадской гавани и Кроншлота в море, присутствовал Государь часто сам, и Князю [333] Меньщикову о сем говорил: «Теперь Кронштадт в такое приведен состояние, что неприятель в море близко появится не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно».

59.

В день торжествования мира со Швециею, в комнате своей Государь к ближним при себе говорил, будучи чрезвычайно весел: «благодать Божия чрез двадцать лет венчает тяжкие труды, и утверждает благополучие Государства, благополучие и спокойствие мое. Сия радость превышает всякую радость для меня на земли».

Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Москвитянин, № 6. 1842